Ты следующий
Шрифт:
— Подумай, пока мы пьем кофе, но я прошу ответить мне со всей откровенностью.
Именно так я и поступил. Я ответил, что не желаю быть главным редактором и вовсе не обрадуюсь, если меня им назначат. Венко пожал мне руку. И похвалил за мудрость:
— Любо, близится тяжелое время, и главный удар примут на себя первые. Лучше тебе оставаться в твоей редакции вторым номером.
Но напрасно я успокоился.
Время не подтвердило слова Венко. Часы ЦК показали: труднее всего приходилось именно вторым номерам! Что касается моего случая, то события развивались почти как в комедии. Отношения между Венелином Коцевым и Георгием Джагаровым были плохими. Возможно, сказалось давнее соперничество молодых политических звезд. И когда Коцев заявил, что мою кандидатуру не следует брать в расчет, Джагаров заупрямился —
23 января 1970 года я был назначен главным редактором газеты «Литературен фронт».
У меня не было времени подумать, какими могут оказаться последствия этого шага и, шире, того обстоятельства, что стрелочник в самый последний момент решил сменить направление моего движения. Обычно это приводит к катастрофе. И ее угроза возникла передо мной очень скоро.
Художником нашей редакции был Светлин Русев. Он постоянно рисовал — с какой-то яростной страстью завоевателя. Где бы он ни сел, он всегда находил какой-нибудь листок и начинал чиркать по нему своей авторучкой. Русев будто хотел нарисовать весь мир. Он будто разведывал все то, что позже собирался завоевать красками.
Но и тайны любили Светлина и сдавались ему добровольно. Через него до нас дошла «секретная информация», что газета «Народная культура» подготовила большую разгромную статью против нашей газеты. Нас обвиняли в абсолютном отсутствии критического подхода к проявлениям формализма и буржуазных влияний в болгарском изобразительном искусстве. Я посоветовался с Богомилом Райновым. Как бывший главный редактор он прекрасно понимал, что камешки попадут и в его огород. И мы решили, что успеем опередить «Народную культуру», которая выходила днем позже. Старый идеологический гладиатор потребовал, чтобы ему предоставили анализ материалов из обеих газет, и за 24 часа написал сокрушительную разгромную статью. Богомил доказывал там несостоятельность художественной критики в газете «Народная культура».
Мы были спасены, возможно, только для того, чтобы я понял, в какую нехорошую игру мы ввязались. Невообразимые трудности, коварные ловушки, мелочное соперничество, постоянные доносы в администрацию Союза писателей и в Центральный комитет — все это только начиналось.
Именно в это опасное время я на два месяца остался в одиночестве. Дору пригласили организовать выставку в Кембридже. Это была невероятная для того времени возможность. Как она появилась? Сестра Доры Лиляна Бонева (прекрасный математик) стажировалась в Англии. Она работала вместе с известным ученым профессором Дэвидом Кенделом. Так совпало, что во время первой выставки Доры он был в Болгарии и присутствовал на вернисаже. Он-то и пригласил мою жену в Англию. Получение всех необходимых разрешений на продолжительное пребывание и на вывоз картин стало долгой бюрократической одиссеей, но я в ней не участвовал, потому что, попадая в чиновничий лабиринт, чувствую себя беспомощным. Когда же в начале мая Дора все-таки уехала с огромным багажом полотен и рам, которые ей предстояло едва ли не в одиночку — и без денег! — переносить с поезда на поезд, я испугался. Единственной палочкой-выручалочкой мог оказаться ее достаточно хороший английский. Я успокоился только тогда, когда получил письма из Кембриджа. По существу, это в большей степени было не успокоением, а удивлением, вызванным необыкновенным и неожиданным даже для меня успехом ее поездки. Выставка Доры Боневой в частной галерее на улице Даунинг-стрит (в Кембридже тоже была такая улица!) прошла с огромным успехом. Почти все ее картины были раскуплены, хотя и не по слишком высоким ценам. Она получила несколько заказов на портреты и исполнила их. Портрет физика Кеннета Маквилена, проректора Черч-колледжа, был тут же повешен на почетное место рядом с портретом Эйнштейна работы Леонида Пастернака (отца поэта). У Доры даже находились силы шутить: среди заказов был, наряду с прочими, один на портрет собаки. Успех заставил болгарское посольство заинтересоваться молодой художницей и устроить вторую ее выставку в Лондоне на Риджент-стрит. Там успех был таким же и даже более шумным. Доре предложили остаться и поработать некоторое время в Англии… Звездный шанс для любой кисти и пера! Скольким людям безнадежно снилась такая удача?
Но Дора пробыла в Англии только два месяца и вернулась.
И даже сегодня, спустя столько лет, с дистанции целой — уже мертвой — эпохи я не могу объяснить, почему мы были такими, какими были. Разве мы можем ответить с позиции сегодняшней логики, почему Цветаева вернулась на свою смертоносную родину? Я тихо восхищаюсь Дорой, зная, что это предложение, возможно, было главным шансом изменить всю ее жизнь и творчество, а она осознанно не воспользовалась им ради таких вещей, которые больше уже не ценятся и даже вызывают озлобление у людей, готовых продать все и вся за миску чечевичной похлебки.
А Англия в то время переживала культурный подъем. Великий Генри Мур был в самом расцвете сил. Волшебник Кеннет Кларк выступал по телевизору, рассказывая о цивилизации как о сказке, чудеса которой открылись ему, — и вот теперь он повествует о них детям, то есть нам. Поэты Оден и Спендер все еще сияли на небосводе поэзии, на который уже взошла воронова звезда Теда Хьюза. Битлы обратились к индуизму, воодушевленные своим гуру Махариши. Весь мир слушал их новые индийские напевы. И в Болгарии мы тоже их слушали с удивлением и восхищением. А вот индуистские увлечения Людмилы Живковой, появившиеся во времена ее стажировки в Оксфорде, были восприняты совершенно иначе. Правоверные марксисты-атеисты находились в смущении.
А я все чаще встречался с Богомилом Райновым. Думаю, этой близости с отшельником я обязан Светлину, для которого все Райновы были райским светом.
А ведь наша первая встреча не сулила ничего хорошего. (Хуже нее оказалась только последняя.) Это случилось во времена дискуссии о свободном стихе. Лозан Стрелков вызвал меня в свой кабинет. Там уже сидели Славчо Васев и Богомил.
— Ну-ка прочитай это стихотворение и скажи, что ты думаешь.
Рукопись не была подписана. Название, по-моему, стояло — «Красный стих». Идея заключалась в том, что не важно, какой стих по форме — белый или рифмованный, свободный или классический; главное, чтобы по содержанию он был идейным, партийным, то есть красным.
Я заявил, что стихотворение мне не нравится. Случился конфуз. Оказалось, что его написал Богомил Райнов. Мое невежество он принял философски. И даже позвал меня поужинать в Клуб журналистов. А потом, чтобы все же продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство, он дал мне возможность одним глазком заглянуть в его таинственные коллекции.
Коллекции — это мягко сказано! Мне показалось, что я очутился в сокровищнице. Оглушенный и очарованный, как варвар в Константинополе, я вдруг почувствовал, что и сам Богомил Райнов — это некая таинственная коллекция, над созданием которой гениям пришлось немало потрудиться. Но, если верить легендам, над сокровищами всегда тяготело проклятие.
Впрочем, что мы понимали в коллекциях! Дора прочитала в каком-то журнале, что детям очень полезно собирать и систематизировать разные вещи.
— Придумай, что можно собирать! — поручила она мне, имея в виду воспитание нашего сына.
Моя мама встряхнула мою школьную тетрадку, и из нее выпали старые почтовые марки. Но микроб коллекционирования не заразил сына. Уже на следующий день марки оказались помяты и порваны. Вышло, что во всем виноват я: надо было найти что-нибудь подолговечнее. Тогда моя мама откопала где-то горсть старых монет со всадником ханом Крумом и с изображением царя Бориса III. Эти бирюльки еще меньше заинтересовали ребенка: ведь их даже не порвешь. На беду, именно тогда к нам в гости пришел Богомил. И пока Дора готовила кофе, он заметил горку старых монет:
— Ты что, начал коллекционировать этот мусор? — спросил он меня с презрением. — Пойдем, я дам тебе рисунки, пора уже становиться умнее.
Я покраснел от стыда. Напрасно я объяснял, что речь идет о воспитании моего сына. Но, разумеется, я принял его предложение взглянуть на новые коллекции.
И тут же, воспользовавшись его щедрой помощью, начал собирать графику.
Но не прошло и недели, как Богомил позвонил в мою дверь.
— Слушай, в прошлый раз я видел у тебя какие-то монеты. Принеси-ка их, я хочу на них взглянуть.