Ты следующий
Шрифт:
— Какое совпадение! Именно в этот момент стюардесса принесла тебе именно эту газету!
— Не смейся. Дай-ка газету всем, пусть почитают.
— Зачем их пугать? Лучше я раздам каждому снотворное.
— Что за снотворное?
— Ты же знаешь, что моя сестра хирург? После операции пациентам дают снотворное, и они засыпают…
— Ладно, раздай!
В скором времени весь самолет погрузился в сон. Заснули даже стюардессы. И капитан наверняка перешел в режим автопилота. Только наша культурная делегация не сомкнула глаз до проклятого аэропорта. Может, я перепутал порошки? Ведь у меня было и лекарство для бодрости.
В аэропорту Ханеда в 9 часов 55 минут по токийскому времени самолет СЮ-0207 был встречен послом Начо Папазовым, который пожал руку каждому из нас. Когда очередь дошла до меня, он задержал мою руку в своей:
— Ты еще сердишься на
— Немного шизофреником и агентом…
— Ну да… Но ты же знаешь, что не я его писал, я его просто прочитал.
— Знаю и не сержусь.
— Ты настоящий мужчина!
В безоблачном небе развевались хиномару — белые флаги с красным солнцем. И воздух был раскаленным, как будто этот огненный диск нагревал его. А кондиционеры в автомобилях заставляли меня почувствовать себя больным, которому положили на лоб ледяной компресс.
В 12 часов мы разместились в «Нью-Отани» — том самом отеле, с которого началась мировая сеть гостиниц. Мой номер по размеру оказался таким же, как и ванная. Но целая стена была застеклена, что связывало меня с небом. Крохотное пространство было буквально напичкано всевозможными удобствами. Несмотря на то что все чертовски устали с дороги, после короткого обеда нас затянул водоворот программных мероприятий. Если так и дальше пойдет, скоро слово «жизнь» заменится словом «программа», думал я.
После визита в посольство мы тут же поехали посмотреть на строительство самого высокого отеля в Японии. Оттуда нас отвезли в самый большой универсальный магазин «Мицукоши». Мы пересекли квартал развлечений Гинза по пути к национальному театру и отелю «Империал». За этим последовало посещение здания «Касонигасеки» и клуба Токийского университета. Мне непонятно, как мы все это выдержали физически. Но у меня не было времени на раздумья, потому что программа задавала этот безумный темп до самого последнего дня нашего пребывания. Новая и невероятная действительность врывалась в наше сознание, как волна — в гигантскую пробоину в корабле. Я помню только, как мы летели по цементным желобам токийских сверхскоростных магистралей, словно очутившись в какой-то детской электронной игре.
Впрочем, где-то среди этой бешеной круговерти мы зашли в магазин настоящих игрушек. Мое детское воспоминание о немецких механических чудесах померкло, потому что сказочное царство находилось именно здесь. Посол лично демонстрировал нам всякие невероятные штучки, а продавцы вроде бы были ему знакомы (он наверняка водил сюда все делегации) и в свою очередь изо всех сил старались свести нас с ума. Но все же больше всего я был поражен не электроникой, а Йорданом Радичковым, который накупил огромное количество всякой всячины. Игрушки упаковали в бумажный мешок, на котором был нарисован японский дед мороз. «Боже мой! — сказал я себе. — Йордан такой трогательный отец, а я… какой же я бессердечный». А наши дети были ровесниками…
После ужина я не мог заснуть от переутомления. Огненные кнуты мелькали в моем мозгу. Ко всему прочему я не нашел спичек, чтобы закурить успокоительную сигарету, и потому отправился в номер Йордана за огоньком. Я застал его сидящим на полу в окружении всех-всех-всех игрушек, заведенных одновременно. Зайцы били в литавры. Танки стреляли снопами искр и карабкались по его ботинкам. Куклы пели по-японски. Я надолго потерял дар речи.
Когда мы собирались в обратный путь, Йордан оставил мешок с игрушками в посольстве. Это был подарок детям дипломатов. Да. Наши дети уже выросли из таких игрушек, но мы были младше своих собственных чад. Не только Йордан Радичков, но и все болгары страдали от непережитого детства. Это следует иметь в виду нашим политикам, чтобы понять, почему они неизбежно становятся игрушками в руках нашего народа.
Но все же нашей целью была ЭКСПО-70. Для похода туда были предусмотрены 30-е (воскресенье) и 31-е августа (понедельник). На эти два дня мы как будто выпали из жизни Осаки и очутились в будущем мира. Каждый павильон демонстрировал чье-то представление об утопии. Перегруженные впечатлениями, все двигались как сомнамбулы. Но именно в этом состоянии проявляются некоторые силуэты, которые обычно ускользают даже от объектива фотографа.
Вот и советский павильон. Невероятная конструкция в виде колоссального красного знамени. Потрясающий архитектурно-идеологический натурализм с претензией на нечто современное. И все же его было бы легче вынести, если бы не помпезная внутренняя пустота. Кое-кто все еще не понимал, что говорить обо всем сразу — значит говорить
Но самые большие чудеса являли японские фирмы. Каждая из них казалась мощнее всех сверхсил вместе взятых, потому что они не представляли никаких глобальных систем, а лишь конкретные технические достижения или идеи. И все же над всем доминировала башня Кэндзо Тангэ.
Она заключала в себя символы универсума. Внутри нее росло дерево жизни, а внешне она напоминала человека будущей расы, или мудрую сову, или же белый призрак в золотой маске.
А то, что японское чудо не было лишь экспонатом выставки мировых достижений, мы поняли, как только сели в самый быстрый поезд в мире — экспресс «Хикари». И еще знаменательнее было то, что он доставил нас не в новое царство прогресса, а в магические селения прошлого — в старый императорский дворец в Киото, в монастырь Тысячи Будд, в Золотой павильон.
После возвращения в Токио мы со Светлином сходили на восточный базар и купили гравюры Утамаро, Хиросигэ и Хокусая.
Последний вечер должен был раскрыть нам душу Японии — Нихон коку, или Родины солнца. Не случайно ее гимн «Кими га ё»:
Кими га ё ва Ти ё ни яти ё ни.Это переводится примерно так: «Десять тысяч лет да будет счастливо твое правление». Вот что пели цикады во дворе Дома самураев. Позже Румен Сербезов выдал мне секрет, что эти насекомые представляют собой искусственные мембраны, вмонтированные в траву. Мы шли под темными соснами и пересекали, ступая по камням, потоки (нам рассказали, что японцы находят в этом огромное удовольствие). Потом мы оказались на освещенной искусственной луной полянке, где на каменных старинных столах нас ожидал специальный японский чай с запахом рыбного супа. Тут же каждый познакомился со своей гейшей. Эти дамы выдали нам тапочки, кимоно и веер. И вот, превратившись в истинных японцев, мы прошли в Дом самураев по коридорам со знаменитыми поющими полами (болгарин сказал бы «со скрипящими полами»), предназначением которых было не пропустить даже тишайшего из убийц. Страшные самураи вовсе не были великанами. Их даже называли «карлики Азии». По этой причине притолоки были низкими, и современные посетители — в основном богатые американцы и высокие во всех смыслах этого слова гости — непременно ударялись о них головой. Желая предотвратить подобные инциденты, наши гейши предупреждали нас об опасности поднятыми руками.
Правда, и мы не были великанами, так что никому из нас не грозила опасность сломать себе шею, тем не менее я помню, что самые низкорослые из нас наклонялись ниже остальных. А заметил я это по очень простой причине: как обычно, я шел последним. И вот о чем думалось мне, когда немного погодя я сидел на полу (на подушке), цепляя палочками драгоценные водоросли и помогая Светлину Русеву одолеть его порцию саке. Религия заключила Японию в 250-летнюю полную и жесткую изоляцию от всего мира. Но все та же религия за сто лет превратила ее в самую жадно и быстро развивающуюся страну. Сможем ли и мы заменить гибельный закон нашей идеологической изоляции открытым миру сознанием? И еще были у меня мысли, не слишком-то лестные для прогресса: что останется от всех этих фантастических построек, которые мы увидели на ЭКСПО, сколько им еще стоять? Вот эти дворцы и пагоды пережили века, не теряя искусства наполнять душу прекрасным чувством равновесия и спокойствия. А павильоны выставки демонтируют еще до конца года, потому что земля, на которой они построены, дороже их самих. Но даже если их не демонтируют, то до конца века они не доживут, от них останутся лишь руины. Почему же наша всемогущая современная техника не может найти волшебное заклинание, побеждающее время, или же сознательно бежит от долговечности вещей? Как и почему наши не посвященные в новые технологии предки умели отыскать и подчинить себе и материалы, и форму, и законы вечности? И это словосочетание — «Прогресс и гармония»… Почему мое ухо улавливает в нем иронию?