Ты слишком хороша для слез
Шрифт:
Все женщины на работе Леонида после его дня рождения, когда Она особенно хотела угодить ему и отправляла на работу огромное количество закусок, горячее и торт, по телефону вечером благодарили и просили очередной рецептик Ее нового салата или ростбифа. И хвалили, хвалили, что было сил. Леониду беспрестанно говорили о том, какая Она у него удивительная, замечательная, необыкновенная хозяйка, какая потрясающая женщина, и как ему повезло по жизни – быть рядом с Ней. Но в эти дни, Она отчетливо, как никогда, понимала, что он просачивается, проскальзывает сквозь Ей же накинутую сеть. И чем больше Она угождала ему, тем отчетливей казалось, что он ненавидит Ее…
Дверь в онкологическое отделение была светло-серой. Она немного помедлила перед ней. Харон ободряюще улыбнулся, опять подмигнул, и открыл дверь. «Вот и все, -подумала Она, – как просто. Переплыли на другой берег. И нет возврата…» Холодок прокатился по всему телу и пропал.
В отделении стояла тишина. Даже разговаривали все почему-то шепотом. Из двери вышла женщина, прислонилась к стене и стала медленно оседать, широко открыв в беззвучном плаче рот. К ней никто не подошел, не бросился поднимать, не стал уговаривать. Люди смотрели молча и строго. Женщина встала сама. И только тут ей подали руку и раздвинулись, уступая место на скамье ожидания.
Харон куда-то пропал. Она обрадовалась. Села в общую очередь, тихую и медленную, как воды Стикса. Страха не было. Он бесследно исчез.
Огромный покой воцарялся в Ней. Неслышные тихие воды плавно относили Ее на другой берег. В окна билась жизнь. Но здесь она казалась лишней, быстрой, суетной, состоящей из мелких, ничего не значащих кусочков. Она уплывала от нее в другой мир. Душа за много лет успокаивалась. Ей ничего не было нужно, не было больно. Она даже о Лене думала как о чужом, постороннем человеке. Ей стало безумно жалко и его, и всех тех людей, кто оставался в мире, откуда Она уплывала. «Мучаются, бедные, мучают других… А зачем?» Она не замечала, что плачет. Слезы просто текли по щекам, а Она плыла, и воды смывали с Нее все унижения, сомнения, суету, боль и страхи. Неведомая огромная сила занимала место в душе. Судьба вдруг разжала железную хватку и выпустила Ее из своих беспощадных рук. Измятая, скомканная, истерзанная, Ее душа освобождалась от этого мира и уплывала в другой, милосердный… А невидимые пальцы все расплетали и расплетали узлы, которые Она так старательно связывала в той жизни. Она слышала, отчетливо слышала, как отрываются нити Ее привязанностей, привычек, убеждений, боли. Она становилась тихой, мудрой и бесконечно доброй ко всем на свете. Ей захотелось попросить прощения за свою непутевую бездарную жизнь, несбывшуюся любовь и простить всех… «Господи, спаси, сохрани, дай им все, чего хотят, пожалей их, Господи». Ее губы в первый раз шептали эти слова. А слезы текли и текли по щекам, и воротничок на кофточке стал мокрым. Перед глазами поплыл Леньчик, запутавшийся, замороченный, с грустными глазами и пустым сердцем. Она бросилась к нему, стала развязывать сеть, в которой он бился, пытаясь освободиться от их такой безрадостной жизни. Веревки были прочными, не поддавались. Она начала рвать их зубами, заплакала от бессилья, но тут вдруг сеть соскользнула сама, и рассыпалась на мелкие части. «Мой маленький, мой бедный, – шептала Она, – мой несчастный, ты свободен, живи, радуйся, люби!» Леонид согласно кивнул головой, и на лице его появилась улыбка, которую Она видела в последний раз в десятом классе. Душа встрепенулась, стала легкой. А Ленька медленно, будто в танце, уплывал, освобождаясь, радостный и счастливый. Появилась нерожденная дочь, которую Она так ясно видела в своих мечтах. Аккуратное личико сморщилось, будто ребенок хотел заплакать. «Ш-ш-ш,– прошептала Она,– не плачь, родная!» Лицо девочки успокоилось. На нем появилось выражение Леонида, когда он бывал доволен.
Ее мысли прервал Харон.
– Надо идти.
Ей очень не хотелось выбираться из очереди и терять обретенное состояние.
– А можно, я еще подожду? – попросила Она.
Харон удивился, но возражать не стал, лишь добавил:
– Я договорился насчет вас. Все в порядке. Так и передайте Леониду Владимировичу.
– Спасибо, – только и успела Она сказать в уходящую спину Харона.
В кабинете на окнах были решетки. Это обстоятельство очень удивило Ее. Врач молодой, но серьезный парень, терпеливо расспрашивал, и очень внимательно рассматривал снимок. Ей стало жалко врача. «Сколько же ему еще предстоит испытаний», – подумала Она, и вдруг погладила его по голове, как своего сына Аркашку. Доктор от неожиданности отшатнулся, но ничего не сказал.
После повторного снимка, Она опять оказалась в очереди. Ей хотелось навсегда замереть, застыть в этом состоянии обретенного великого покоя и силы. Она услышала, будто сквозь толщу воды, как назвали Ее фамилию.
– У вас все отлично, полный порядок, – проговорил молодой врач, – первый снимок не ваш. Ошибка, простите, пожалуйста.
Она ничего не понимала и смотрела на него, не мигая.
– Ошибка, такое бывает, у вас лично все хорошо, нет повода для беспокойства, – уже громче и отчетливей повторил врач.
Она вдруг поняла. Ей захотелось громко закричать и прервать его. И Она бы это сделала, но увидела глаза той женщины, беззвучно плакавшей у стены, увидела в глазах взметнувшуюся дикую надежду. И молчала.
– Вы меня слышите?– переспросил доктор,– ошибка, понимаете, ошибка!
Он широко улыбался.
– Будете жить сто двадцать лет, так и передайте мужу.
Домой Она шла долго, пешком через весь город, останавливаясь и подолгу замирая посреди дороги.
Покоя не было. Душа опять начала болеть нестерпимо. Старое возвращалось. И Берег Дальний уплывал – спокойный, торжественный и долгожданный, превращаясь в маленькую незримую точку…
*Примечание. Харон – перевозчик душ через реку Стикс в царство мертвых в греческой мифологии. Изображался старцем в рубище, плывущим на лодке, к дальнему берегу.
Райское наслаждение
По телевизору показывали Кению. Шум неестественно голубого океана заглушался криками из соседней комнаты: там дрались два Лизкиных сына. Муж Гена невозмутимо лежал на диване и читал газету. Ничто не могло оторвать его от этого классического занятия.
Африканское племя праздновало свой африканский праздник. Обнаженные люди танцевали под пальмами. «Райское наслаждение», – надрывался и грохотал телевизор.
Конец ознакомительного фрагмента.