Ты у него одна
Шрифт:
От этих слов у Эммы в груди тут же начало препротивно печь, больно отдавая в левый бок. Туда, где находилось сердце. Заставляла же себя не опускаться до такой вот мелочной бабской ревности, а поди же ты… Все равно скверно. Пусть он, возможно, и недостоин ее ревности, но заставить себя не ревновать не получилось. Кровь тут же забурлила и прилила к щекам, и Эмма, совсем того не желая, спросила:
– И кто же она? Кто эта новая его пассия?
– Не знаю, Эмка. – Тетя Зина подхватила край передника и отерла глаза. – Честное слово, не знаю. Слыхала от баб, что чья-то дочка.
В памяти мгновенно всплыл образ дочки «дяди Гены», томной и строптивой Ланочки. Неужели же почтила родные пенаты своим присутствием? Неужели же прискучили ей англичане с их чопорностью и правильной речью? Нет… Этого просто не может быть! Ланка (а Эмма помнила это со школы) не могла сесть за стол, если рядом находился кто-то классом ниже: шофер либо домработница. Станет ли терпеть подобная леди рядом с собой мужика, которому ничего не стоило высморкаться на ветер… Хотя у той точно имелся «Ягуар». Кажется, еще по весне ей об этом пела в уши Лизка. Черти бы побрали муженька ее мутного!!! Ни в чем и никогда нельзя быть уверенной, имея дело с ним.
Расстроившись первые несколько минут, Эмма вдруг с удовлетворяющей душу мстительностью подумала: «Как бы повела себя собственница Лана (если это, конечно, она), узнай она о вчерашней бурной сцене в ее, Эмминой, спальне? Смогла бы допустить до своего роскошного тела Данилу, узнай она, с какой неистовостью он ласкал собственную жену?..»
При воспоминании о роскошном теле Ланочки Эмма опять расклеилась, но почти тут же спохватилась, выудив из памяти ускользнувшую в процессе беседы важную мысль.
– Теть Зин, аа-аа зачем ты ей про женщину с ребенком рассказывала?!
– Как зачем?! – Соседка снова отпрянула, все никак не могла привыкнуть к резким сменам настроения гостьи.
– Аа-ааа, это разве не она?!
– В том-то и дело, что нет! Я тоже поначалу думала, что она, раз вроде следит за тобой. А эта женщина, ну… та, что пакеты мне присылала, услышав о ней, переполошилась. Я по голосу тут же определила – всполошилась! Начала о той все расспрашивать. Несколько раз заставляла повторять одно и то же…
– И что? Что вы ей рассказали? – Эмма не могла понять, отчего вдруг на душе сделалось тревожно. Казалось, с какого бока ее должна волновать судьба незнакомки, преследующей ее, да к тому же еще при каждом удобном случае выставляющей щитом впереди себя маленького мальчика, но смятение не отпускало. – Номер машины?!
– Нет! – Тетя Зина опасливо оглянулась на дверной проем. – В том-то и дело… Не сказала я ей ничего. Больно уж все это странно… Как-то по-киношному. Сначала в ящик сует пакет, затем мне звонит. Че в руки-то не отдать, чтобы я тебе передала.
– Не хотелось, чтобы ты узнала ее, – предположила Эмма.
– А почему мне? Почему не Аньке с третьего этажа или Нинке с пятого? Почему мне-то?
– Вот этого я не знаю. – Разговор переставал быть интересным и к тому же бумажка с выведенными рукой тети Зины цифирями отчаянно жгла руку. Нужно было сворачивать визит. Эмма пошла к двери, на ходу добавив: – Очевидно, эта женщина сочла вашу кандидатуру подходящей по той простой причине, что вы давно живете в этом доме и… никогда прежде не были пойманы на воровстве.
Может, и не стоило говорить последних слов, но что сказано, то сказано. Эмма слышала, как тетя Зина сдавленно охнула и принялась повторять скороговоркой одни и те же слова: «Грех-то какой», «Бес попутал» и «Спаси господи».
Она вышла из квартиры, громко хлопнув дверью, но почти тут же снова нажала кнопку звонка.
– Ну чего тебе еще?! – От испуга лицо у тети Зины сделалось свекольно-лиловым, губы же, наоборот, побелели и мелко подрагивали. Неприятно, ох как неприятно было ей видеть человека, знающего о ее грехопадении и который к тому же имел непосредственное отношение к похищенному.
– Теть Зин, а вы в снах разбираетесь? – вполне миролюбиво поинтересовалась Эмма и даже улыбнулась, хотя после сегодняшнего дня ее уважительное отношение к пожилой соседке было основательно подорвано.
– Каких еще снах?
– Да вот вижу один и тот же сон на протяжении последнего времени. Вроде и не страшный, а просыпаюсь вся в поту. Сердце словно сумасшедшее, готово из груди выскочить.
– Заходи…
Соседке понемногу удалось справиться с эмоциями и начать проявлять хоть какой-то намек на гостеприимство и деловитость. Она поставила на плиту выскобленный до блеска алюминиевый чайник. Нарезала крупными ломтями батон. Вытащила из шкафа банку вишневого варенья. Потом поставила на стол две большие эмалированные кружки, сунула туда по пакетику чая и залила их крутым кипятком. Все это она проделывала под аккомпанемент Эльмириного повествования. Та старательно делала вид, что ничего не произошло, и на протяжении добрых десяти минут обстоятельно вещала о преследовавших ее ночных кошмарах.
Наконец, когда она почти выдохлась, тетя Зина уселась на скрипучей табуретке напротив гостьи, совсем по-школьному сложила руки на новом столе и, сделавшись вдруг на удивление печально-задумчивой, произнесла:
– Не знаю, Эмка, как и говорить тебе такое… На тебя и так в последние годы судьба что-то озлобилась. То одно у тебя, то другое… Красивая девка, богатая, статная, а счастья все нету и нету… Да… Тебе правильно гадалка сказала: кровь – это всегда к родне. Два рубца – это точно отец с матерью. Но третий… Третий, думаю, это ни черта не Данилка твой. Такому станется помереть-то, жди, как же! Он всех нас вместе переживет. Гад он. Никогда его не любила. Никогда. Всегда была против твоего выбора. Ну ты ведь у нас строптивая, разве послушаешь.
– Так что там третий-то, теть Зин? – Эмма с удовольствием таскала вишенки из варенья, цепляя их потускневшей мельхиоровой ложечкой, наверняка нашедшей приют в буфете тети Зины после какого-нибудь очередного заводского банкета. – Кто, по-вашему, третий, если это не Данила?
Физиономия соседки, давно вернувшей себе первоначальный цвет лица, сделалась еще более загадочной.
– Ты ведь можешь мне не поверить… – Она замялась и звучно отхлебнула из кружки мутноватую бурду. – Только говорили, будто бы у отца твоего еще сын имелся. И жил он в этом городе.