Ты у него одна
Шрифт:
– Вы уже уходите?! – Изумление ее помощницы Лены, исполняющей обязанности и секретаря, и кадровика, а иногда, в интересах дела, и просто красивой женщины, было воистину великим. В кои-то веки ее хозяйка уходит с работы засветло. Обычно-то и сама торчит здесь до первых звезд, и людей терроризирует. – Вы больны?
– Нет, Лена, все в порядке. Решила просто сегодня пораньше домой вернуться. Кажется, кажется, у моего мужа сегодня день рождения…
Брякнула первое, что пришло в голову, а, брякнув, тут же пожалела. К чему было врать, если ее анкетные данные занесены в память
На улице шел мокрый снег, что настроения ей не прибавило. С утра уже было весна началась. Солнышко ласково пригревало. Асфальт сох прямо на глазах, превращая огромные весенние лужи во влажно поблескивающие пятна. Она и на встречу с Лизкой согласилась скорее под воздействием весеннего погожего утра. Разве могла она предположить, что та сумеет так ее растревожить. А тут еще этот дурацкий мокрый снег, забивающийся в глаза и волосы. Холодящий щеки и леденящий душу. Бр-рр-р, нет ничего противнее этих влажных плотных комочков, бешено вращающихся вокруг тебя, норовя и тебя превратить в ледышку.
Эмма с облегчением опустилась на водительское сиденье своего «Пежо». Машина изумительного ласкового цвета «голубой лагуны» была ее любимицей. Она так и называла ее про себя: «мой пижонистый „Пежо“. Эмма заученно повернула ключ, мотор нежно заурчал, и теплый воздух салона быстро согрел ей руки.
Господи, она целую вечность не возвращалась домой так рано. Семнадцать ноль-ноль. Просто детское время… У подъезда вечный страж – тетя Зина, изумленно вытаращила на нее старческие подслеповатые глаза. А дома… А дома Данила. Окна их квартиры освещены. Свет какой-то яркий, нереально яркий. Или ей просто так казалось. Обычно-то она возвращалась, когда уже весь дом был погружен в сон. И окна их квартиры смотрелись тогда черными нежилыми провалами. А сейчас вон как ласково светятся. Хотя ее там и не ждут.
Она его напугала. Стоило только погромче хлопнуть дверью, как в кухне с жутким грохотом что-то посыпалось на пол. Следом его сдавленное чертыханье, а затем еще и звон разбитого стекла.
– Надо же, какой фурор я произвела своим появлением! – пробормотала Эльмира вполголоса и, подталкиваемая неожиданным азартным предвкушением, пошла, не раздеваясь, на кухню.
Данила стоял у окна и растерянно оглядывал остатки своего несостоявшегося ужина. Спагетти рассыпаны по полу. Рядом дуршлаг и перевернутая вверх дном кастрюля. Банка с соусом, расколовшаяся пополам и выплеснувшая свое пурпурное содержимое на кафельные плитки пола.
Эльмира застыла на пороге кухни и вперилась взглядом в мужа. Вернее, в мужчину, который еще полгода назад был ее мужем. Был, потому что сейчас он мало походил на того, прежнего.
Ну, во-первых, он был трезв. И, по всей видимости, пребывал в этом состоянии пару последних месяцев.
Во-вторых, он отрастил щегольскую бородку (!). Что, по ее мнению, ему совершенно не шло. Ничего шкиперского, так – бандит с большой дороги или уголовник. Он отпустил длинные волосы, стянув их в хвост. Вставил в ухо серьгу. И еще он, что, по ее мнению, не прибавляло ему мужественности, удалил все волосы на груди. Да и одет он был самым нелепым образом.
Кожаные штаны в обтяжку. Такая же кожаная жилетка, надетая прямо на голое тело. Узконосые сапоги со шпорами.
– Что за чертовщина?! – Не выдержав положенной паузы, она все-таки подала голос минуты через три.
Он давно забытым взглядом исподлобья посмотрел на нее и пробурчал едва различимо:
– Неожиданно получилось. Начал спагетти откидывать на дуршлаг. Дверь хлопнула. Все из рук выскочило…
– Я не об этом! – Эмма нетерпеливо сморщилась в сторону бедлама на полу. – Я о тебе. Ты сменил имидж…
– Ах, вон ты о чем. – Данила равнодушно дернул крепкими плечами и тоже без эмоций отрезал: – Это не должно тебя касаться.
– Я и не касаюсь! Ни тебя, ни всего того, что с тобой связано, я просто интересуюсь! Это так сложно понять? Еще сложнее ответить?..
Господи, к чему этот истерически-визгливый тон?! Самой себе противно, что уж говорить о нем. Даже в его непроницаемости была пробита брешь ее нервическим возгласом.
– У тебя неприятности? – вежливо поинтересовался ее супруг (теперь, наверное, уже бывший) и, присев на корточки, принялся совочком сгребать рассыпанные по полу спагетти. – Нервная ты какая-то сегодня. Да и вернулась раньше обычного…
– Надо же, заметил! Впервые-то за полгода!..
Эмма себя не узнавала. Отчего это вдруг поперло из нее все это недовольство?! Разве он не соблюдал условия их неозвученного соглашения? Зачем начинать все заново? Разве ей это не было удобно… до сегодняшнего дня?
Данила никогда не славился скудоумием, поэтому в точности продублировал ее мысли, поинтересовавшись:
– Зачем тебе все это, Эмма? Что на тебя вдруг накатило сегодня?
– Ничего!!!
Чтобы он не дай бог не заметил ее внезапно задрожавшего подбородка, не увидел заблестевших слезами глаз, она круто развернулась и метнулась к себе в комнату.
Он догнал ее у самой двери. Крепко ухватил сзади за плечи и, не прижимая к себе, строго спросил:
– Что случилось?! У тебя неприятности?!
– Пусти! – Она попыталась вырваться, но лишь запуталась в собственном плаще, вспотела и снова раздосадовалась на собственную неловкость. – Не твое дело!
– Да… Наверное, ты права. – Он выпустил ее, но, когда она взялась за ручку двери, быстро развернул к себе и, прижав к стене, приблизил свое лицо к ее. – Эмка… Ты не должна, я понимаю, но…
– Что «но»? – Ей хотелось сказать это резко, вызывающе, но вышло тихо и на удивление жалко. – Чего пристал?! Отпусти меня!
– Господи, какая же ты дурочка…
Его губы были совсем близко. Дыхание, щекочущее ей лицо, было свежим и чистым, без того тяжелого похмельного смрада, от которого она в ужасе шарахалась. От Данилы пахло кожей, табаком и хорошим терпким парфюмом. Одним словом, всем тем, чем пахнут, по ее мнению, настоящие мужики. А Данила казался ей сейчас настоящим. Если бы, конечно, не эта его выщипанная грудь. Как подросток, право слово…