Ты умрёшь завтра
Шрифт:
Тут появилась Инна Марковна, и внимание военврача сию минуту переключилось на нее. Гиви Георгиевич потребовал, чтобы его представили гостье, после чего усадил женщину рядом с собой и окружил ее таким вниманием, что Инна Марковна растерялась, щечки ее взялись румянцем, глазки потупились, и почти весь вечер она молчала.
Кондрат Олегович, как водится, опоздал минут на сорок, и компания уже успела продегустировать грузинский коньяк и отдать должное неповторимому букету. Барабанов был в белой рубашке, при бабочке, словно намеревался выступать перед публикой, в общем, смотрелся весьма комично, но был торжественен, и уже слегка пьян. Как оказалось, он действительно собирался продемонстрировать почтенной публике свой талант, и для храбрости дома принял пару стаканов портвейна. Его познакомили с военврачом и Инной Марковной, после чего он тут же сообщил, что закончил очередную главу, извлек из заднего кармана брюк стопочку мятых листков и целых пять минут декламировал увязанные в рифму панегирики советскому человеку, которому даже стихия нипочем. Обалдевший от такого поворота событий, Гуридзе слушал Барабанова с открытым ртом, и когда тот закончил, хлопнул в ладоши и воскликнул.
— Слушай, дорогой, как складно говоришь! Как поэт прям! — Барабанов не понял, похвала это, или критика, и осторожно прокашлялся. Антон Павлович улыбнулся, Аркадий Юрьевич засмеялся в голос, военврач же, не обращая на реакцию друзей никакого внимания, продолжил:
— Инночка, милая, ты слышала, как красиво Кондрат Олегович рассказывал тост? Так долго и так складно тосты не говорят даже у меня в Поти! Талантливый человек! Чего же никто не поднимает бокалы? Друзья! Выпьем же!
Настроение было задано в положительном направлении и уже не портилось. Барабанов вспомнил, что имениннику необходимо отдать подарок, хлопнул себя по лбу и вручил Аркадию Юрьевичу огромную книгу, обтянутую красным бархатом и перевязанную желтой ленточкой с бантиком. Книга оказалась юбилейным изданием «Истории Красного», отпечатанным к двадцатилетию города. На удивленный вопрос Аркадия Юрьевича, откуда она взялась, Барабанов ответил, что Поворотов передал ее в Клуб на хранение, надеясь, что когда-нибудь в городе появится краеведческий музей, главным экспонатом которого станет этот фолиант. Ну а поскольку музей вряд ли появится, а по-настоящему историей в городе занимается только Аркадий Юрьевич, то и книга ему нужнее. «История Красного» не содержала никакой информации о крае до 49-го года, и в основном повествовала о воздвижении завода, была обильно сдобрена фотографиями улыбающихся строителей и металлургов и, в сущности, исторической ценности для Семыгина не имела. Ну да в подарке главное сам факт дара, Аркадий Юрьевич принял книгу с теплой благодарностью.
Стол, наконец, был укомплектован закусками полностью, все расселись и принялись выпивать-закусывать. Было шумно и весело, и время пролетело быстро. Затем, устав от застолья, включили телевизор, там певец-оптимист Эдуард Хиль, обаятельно улыбаясь зрителям, толи пел, толи сладко рассказывал о семнадцатилетнем юнге, который в свои годы уже был настоящим морским волком. Барабанов к этому времени посапывал на диване, а женщины переместились на кухню мыть посуду, делиться впечатлениями и тихонько сплетничать о своих женских делах.
— А вы, голубчик, говорили, что никому больше не повезет, — с улыбкой сказал Антон Павлович, указывая на телевизор.
Аркадий Юрьевич улыбнулся в ответ, согласно кивнул.
— Почему не повезет? — не понял военврач Гуридзе.
Ему разъяснили, что в Красном имела место городская легенда о том, что если кто утром увидит дворника Гнома, тому в течение дня должна выпасть удача.
— Не то, чтобы кто-то воспринимал это всерьез, — рассказывал Аркадий Юрьевич, — но дворник Гном погиб в тот злополучный ураган. И от этого стало как-то грустно. А Антон Павлович намекает на то, что удача еще возможна, по крайней мере, она мне сопутствует в поисках, вот и телевизор я смог себе позволить…
Гиви Георгиевич выслушал друзей внимательно, после чего в свою очередь поведал, что среди его подопечных солдат тоже бродит один миф. Будто является им по ночам женщина с окровавленной головой и змеями, выползающими из глазниц. Доктор Чех заверил коллегу, что эта история так же является местным фольклором, и солдаты вполне могли услышать ее от жителей Красного. Военврачу показалось странным, что в молодом промышленном городке появилась легенда, попахивающая мрачным средневековьем. Тогда доктор Чех рассказал ему о Никодиме и его родителях. Гуридзе слушал с открытым ртом, качал головой и цокал языком.
— Этот феномен и по сей день остается для меня загадкой, голубчик, — завершил свой монолог доктор Чех. — Причем этому феномену уже одиннадцать лет и у него прекрасное здоровье, много лучше прочего населения города.
— Ну и дела у вас тут… — произнес пораженный военврач. — Микробы бензин кушают, смерть — уже и не смерть, да? Мальчик в завтра заглядывает… Плохо, совсем плохо…
— В прошлом году, за день до урагана, он приходил ко мне, — тихо продолжил Антон Павлович. — Положил мне на стол список из двадцати семи человек. Аля в этом списке была первой. На следующий день ураган всех их убил. Все мои потуги помешать смерти жены ни к чему не привели. С тех пор я все сильнее склоняюсь к мысли, что судьба — это не просто религиозная заумь.
Семыгин впервые слышал о списке людей, которых Никодим приговорил к смерти, но не стал спрашивать, почему Антон Павлович не рассказывал о нем раньше, и так было понятно, что доктор Чех не хотел о нем вспоминать, ведь он не просто потерял жену, он знал о ее неминуемой гибели, и ничего с этим знанием сделать не смог, Аля все равно погибла. Знание оказалось обузой, хуже того — проклятием.
«А что бы я делал и чувствовал, если бы Никодим назавтра напророчил смерть моей жене, или дочерям? — спросил себя Аркадий Юрьевич и почувствовал, как колючие мурашки побежали вдоль позвоночника, и липкий холод сжал сердце. Семыгин тряхнул головой, отгоняя прочь жуткую мысль. — Нет. Ничего такого не случится. Не может случиться!..»
— А что этот мальчик? — нарушил паузу Гиви Георгиевич, от его застольного озорства не осталось и тени, теперь он куда больше походил на представителя своей профессии. — С точки зрения психиатрии?
— Правильный вопрос, голубчик, — отозвался доктор Чех. — Хотя ответа на него у меня нет. Никаких видимых психических отклонений у Никодима выявлено не было. Но он отличается от нас, и я бы даже сказал, отличается кардинально. Но в первую очередь не в психическом плане, а в этическом. Я много размышлял на эту тему, и склоняюсь к выводу, что он выработал для себя совершенно новую мораль.
— Что вы имеете в виду? — спросил историк Семыгин. Под таким углом ему еще не доводилось смотреть на Никодима.
— Человечество тысячелетиями вырабатывало принципы этики и морали, на которых построены все известные нам общества — не важно, капиталистические, или социалистические. По сути, перечень добродетелей у всех народов схож, как и перечень грехов. Эта система моральных координат устоялась, никто на нее не посягает, но почему?
— Вот именно! — подхватил историк Семыгин. — Ведь за тысячелетия человечество так и не сумело построить идеальное общество и даже близко не подошло к его созданию!