Ты, уставший ненавидеть
Шрифт:
– Кто? Товарищ Иванов?
– Да. Сам товарищ Иванов. – Ответ прозвучал веско, и Пустельга не решился больше переспрашивать. Надо было заниматься делом.
– Итак, что у нас есть, товарищи? Прежде всего, взрыватель…
Взрывателем было поручено заниматься Карабаеву. Сергей решил, что бывшему селькору это будет проще, чем беседовать со столичными сплетниками. Оставалась еще одна зацепка, но ее Пустельга решил приберечь напоследок.
– Вы помните наш разговор? – как бы невзначай поинтересовался он. – Об агенте?
– А-а, – хмыкнул Ахилло. – Товарищ лейтенант, нам, кажется,
– Михаил, прекратите. – Шутовство Ахилло начинало уже надоедать. – В донесении Лантенака говорится об агенте по кличке Кадудаль. Именно этот Кадудаль предупредил о подготовке похищения генерала Тургула. Я не думаю, что «Вандея» имеет в большом Доме двух агентов.
– Постойте… Это донесение от мая тридцать седьмого… – вспомнил Михаил.
– Да, от мая тридцать седьмого. Очевидно, что Кадудаль тогда уже работал в Большом Доме…
Прохор и Ахилло переглянулись. Оба они вполне подходили под эти сроки.
– …равно как и то, что Кадудаль был информирован о делах Иностранного отдела, – закончил Сергей. – Вот от этого и будем плясать.
– Постойте, постойте. – Ахилло на миг задумался и покачал головой Насколько я знаю, тогда перешерстили весь Иностранный отдел! К тому же в наши дела мы их не посвящали.
Он поглядел на Прохора, словно в поисках поддержки. Тот кивнул.
– Значит, искали не там, – усмехнулся Сергей. – Вы же сами, Михаил, говорили о телефонистке… Или буфетчице…
– Это, товарищ старший лейтенант, внутреннее расследование, – недоверчиво заметил Прохор. – Это нам не разрешат. Тут санкция самого наркома нужна.
– Будет, – твердо пообещал Сергей. – Я добьюсь.
Расходились в этот хлопотный день поздно, когда на Столицу уже опустилась прохладная осенняя ночь. Прохор отправился к остановке троллейбуса, а Сергей и Ахилло спустились в метро: им было по дороге – Михаил… Кто такой товарищ Иванов? – Теперь, когда они остались вдвоем. Пустельга решил задать этот давно интересовавший его вопрос. Ахилло удивленно поднял брови:
– То есть как это – кто? Иванов – псевдоним товарища Сталина. Он часто использует его, когда подписывает телеграммы по военным вопросам, да и по нашему ведомству. У нас его так часто называют. А что?
На тебе! Ко всем проблемам этого странного дня еще и эта! В памяти промелькнула ночь на Донском кладбище. Он не видел лица этого Иванова, но слышал его голос. Да и фигура, возраст… И вообще, какое дело товарищу Сталину, вождю партии и страны, до похороненного много лет назад молодого красного командира!
– Михаил… А может… Вы не знаете… в руководстве нет другого Иванова? Ахилло пожал плечами:
– Ну, в каждом наркомате есть десяток Ивановых! Но если взять Политбюро, Секретариат ЦК, Совнарком…
– Знаю. – Список вождей Сергей, естественно, изучил досконально. – Но, может, кто-то еще пользуется этим псевдонимом?
– Нет, я бы знал, – усмехнулся Ахилло. – Правда, упоминавшийся уже сегодня гражданин Лапшин пересказал бы вам, Сергей, очередную байку, что существует некто товарищ Иванов, который на самом деле и правит страной, а товарищ Сталин – это либо его псевдоним, либо один из помощников.
– А что, так говорят? – Сергей вновь почувствовал себя скверно. Что бы там ни болтали, но таинственного Иванова он видел собственными глазами!
– Говорят. Пока языки не отрежут. Сергей! Товарищ старший лейтенант! Отец-командир! Извините, если сгрублю! Вы – в Столице! Сплетни здесь тоже столичные… Привыкайте!
– Постараюсь. – Сергей вовсе не обиделся. Действительно, в Ташкенте сплетничали об ином. Впрочем, оставался еще один вопрос:
– Тут… в Главном Управлении… я встречал какого-то комбрига. У него петлицы сапера. Лицо такое красное…
Михаил долго молчал. Они спускались по эскалатору, и только в самом конце бегущей лестницы Ахилло словно очнулся и негромко сказал:
– Вы мне ничего не говорили, Сергей, а я ничего не слышал – ни о комбриге, ни о его петлицах. Да и вы его не видели. Договорились?
– Договорились…
Странно, Михаил-Микаэль явно испугался. А ведь он вовсе не казался трусом! Сергей обругал себя: нет, болтать зря не следовало! Хватит и того, что предстояло раскапывать по долгу службы…
На следующий день Пустельга отправил Прохора в Тамбов, на пороховой завод, а сам сел за докладную наркому с предложением возобновить расследование по делу Кадудаля. Ахилло, чтобы тот не бездельничал, он посадил за длинный список подозреваемых, составленный еще покойным Айзенбергом. В список входили те, кто по своему положению мог поставлять «Вандее» информацию или оказывать иное содействие. Затея почти безнадежная: те, кто помогал подполью, могли занимать должности как в многочисленных наркоматах, включая и Большой Дом, так и в ЦК, а также в Столичном горкоме. Список приходилось то и дело обновлять: за последний месяц бесследно сгинуло двое наркомов, несколько завотделами ЦК, не говоря уже о работниках помельче. Сергей вспомнил замечание Ахилло о телефонистках и был вынужден признать, что в этом случае список вообще не имеет смысла. Правда, для себя он выделил три «узла», где «Вандея» скорее всего могла получать информацию: аппарат ЦК, Столичный горком и, естественно. Главное Управление. Впрочем, и в этом случае круг поисков неимоверно широк.
Внезапно Михаил хмыкнул. Пустельга, оторвавшись от докладной, вопросительно поглядел на орденоносца.
– Да нет, ничего. – Ахилло вновь усмехнулся, но на этот раз невесело. Просто вспомнил, что нам || спецшколе рассказывали.
– Про шпионов?
– Ага, про них, родимых. Во времена Французской революции существовал такой-этакий Комитет общественного спасения. Нечто вроде Совета труда и обороны…
– Помню. Это мы учили. – Историю Французской революции он и в самом деле знал неплохо.
~ Ну вот, и там, представьте, завелся шпион. Не где-нибудь – при самом Робеспьере!
~ Вандейский? – невольно вырвалось у Пустельги.
– Шут его знает. Но, скорее всего, работал на Кобленц, на эмигрантов. Ну, начали его, естественно, искать. Выбирать почти что не из кого: всего двенадцать человек, минус, естественно, сам Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон эти были фанатиками. Остается девять.
Сергей отложил в сторону недописанный лист бумаги. Давняя история вдруг почему-то показалась очень важной.