Ты уволена! Целую, босс
Шрифт:
– Н-не надо, - язык стал заплетаться, потому что губы мужчины оказались непозволительно близко, да и сам он стоял слишком близко! И этот запах... Одеколон и чистое мужское тело. Голова кругом.
– Это ревнивая поклонница Адама, мы с ней уже разоб...
– Ох, Ужицкая, ну почему с тобой постоянно что-то происходит?
– он осторожно обхватил мое лицо ладонями.
– Горе ты мое маленькое.
– Неправда, - пискнула я, зачаровано глядя в невозможно наглые и уверенные глаза.
– Я не маленькая и я не горе.
– Это точно, ты мое большое счастье.
Он улыбнулся и склонился к моим губам,
– Ох, Ужицкая...
Часть 37
Едва его губы коснулись моих, как я поняла - не отпущу. Никому не отдам, мой и только мой! Я ответила на его поцелуй, сама вцепилась в лацканы его пиджака, притягивая Стрельникова к себе, сделала шаг назад...
И коварно подкравшаяся кровать сделала мне подсечку под колени, так что я, а поверх меня и Стрельников рухнули на нее. Надо было видеть его очумелые глаза! Такого он точно не ожидал. Хотя, судя по тому, как ловко и без малейшей заминки принялся стаскивать с меня халат - к своей удаче был готов. Во всех смыслах готов, что я и ощутила собственной кожей.
Он раздевал меня быстро и без малейшего пиетета, покрывая поцелуями каждый участок обнажившейся кожи. Жадно. Голодно. И от его жадности, от его властного напора у меня кружилась голова, пересыхали губы и хотелось тоже добраться до его тела - сейчас же, сию секунду! Требовательно потянув его за волосы, я скользнула ниже, развела колени и притянула его к себе, одновременно пытаясь расстегнуть ремень - изобретение дьявола, которое вместо того чтобы расстегнуться, лишь затянулось туже. Но Стрельников не позволил мне экспериментировать дальше. Что-то невнятно пробурчав о «горе мое, Ужицкая, ты смерти моей хочешь», он схватил меня за руки, сгреб оба запястья одной ладонью. Я только и успела удивиться величине его рук, о том что хватка у него железная, я и так знала. Правда, его железная хватка оказалась на редкость нежной. И поцелуй, которым он заглушил мое протестующее бурчание, тоже. Нежным и жадным, ох, я кажется сейчас сойду с ума, если он немедленно не...
– Да!
– застонала я, ощутив наконец-то горячую мужскуто плоть именно там, где нужно, и обхватила его ногами за поясницу.
Раздался треск ткани, но мне уже было все равно, что там пострадало, даже если мои трусики. Мне было слишком хорошо, чтобы думать. Мой мужчина вбивался в меня жестко и неистово, а я хотела еще и еще, подавалась ему навстречу, хваталась за его плечи и кричала... Боже, как я кричала! Впервые в жизни так сумасшедшее реагировала на мужчину...
– Что ты со мной творишь, девочка моя...
– рвано прошептал он, переворачивая меня на живот и нажимая ладонью мне на поясницу'.
Хотелось возразить, что я сама схожу с ума от его запаха, от его рук, губ, горячего сильного тела, но вместо этого я только выгнулась подставляясь ему - и тут же вскрикнула, таким жадным и глубоким было его первое движение во мне.
Он на мгновение замер, словно испугался, не больно ли мне. Ну не дурак ли? Мне хорошо. Мне безумно хорошо!
– Еще!
– потребовала я и прикусила его пальцы на моем плече.
И он дал мне еще. И снова. Столько, что мне наконец-то стало совсем хорошо. И ему - тоже.
Мы не спали до самого рассвета. После первого раза, неистового и первобытного, Герман несколько успокоился и вспомнил, что он цивилизованный человек, а цивилизованные люди не рвут любимые трусики любимой женщины. Наверное. Впрочем, к этому моменту рвать уже было нечего, разве что стянуть с него так и болтавшиеся на щиколотках брюки и носки. Да, и галстук тоже. Мужчина без рубашки, но в галстуке... м... кажется, я обзавелась новой эротической фантазией.
Фантазия по имени Герман Стрельников раз за разом доводила меня до оргазма - медленно и вдумчиво изучая мое тело и мои реакции, шепча то нежные глупости, то жаркие непристойности. О, сколько нового я сама о себе узнала этой ночью! К примеру, что мне нравится, когда он очень строго называет меня по фамилии и начальственным тоном отдает распоряжения... не скажу', какие. Пу'сть это останется моим маленьким секретом. Как и то, как сладко оказалось засыпать на его плече, едва пробурчав на его «спокойной ночи» свое «спокойного утра».
ПыСы. Я приношу' свои извинения за медлительность и рваные проды. Но я свои силы переоценила, похоже. ( Трое детей , двое из которых еще младенцы, забирают все мое время. Если бы они еще и не болели!!! Но мамочки меня поймут.. Я очень постараюсь все же быстро это закончить, а следующий роман буду' выкладывать только после того как напишу его полностью ((( спасибо за комментарии. Я все читаю. Всех люблю и понимаю недовольство.Но... вот так выходит ( Мне казалось, что я супер герой, а вышло, что я замученая детьми "яжмать" ))))) Но ничего, наши внуки за нас отомтстят!
Часть 38
Проснулась в одиночестве от резкого звонка, протянула руку, нащупывая телефон. Генрих. Что-то случилось?
– Слушаю тебя, мой бледнолицый брат.
– Ольга, только не злись.
– Тут мое сердце сделало кульбит и перестало стучать.
– Я написал заявление на перевод меня помощником Стрельникова.
– И?..
– Я разговаривал с ним вчера вечером, он сам предложил, сказал, что его более чем устроит помощник мужчин, что он изначально хотел парня на эту должность.
– Во сколько это было?
– перебила я братца.
– В шесть вечера по Магадану.
Значит, до того как мы занялись самым умопомрачительным сексом в моей жизни, но тогда выходит, что шеф все спланировал заранее. От этой мысли вместо бабочек душу затянуло холодом, стало больно и неприятно. Он хотел меня уволить и секс был компенсацией? А теперь стыдно смотреть мне в глаза и поэтому он смылся с утра...
– Что значит, он согласен? А как же я? Меня куда?
– Большой босс, - многозначительно выделили голосом брат, - тоже не возражает.
– Генри, я ничего не поняла! Что происходит? Какого черта вы там устроили?
– Ты ведь знаешь, что наши личные дела перепутали в отделе кадров, сейчас просто восторжествовала справедливость, я займу место, которое принадлежит мне по праву, а ты перейдешь в отдел маркетинга, как и мечтала. Между прочим, с повышением!
Я слишком хорошо знала Генриха, чтобы понимать, брат, что-то недоговаривает, при этом он чувствует вину, но отступать не намерен.
– А у меня кто-нибудь спросил, чего хочу я?