Ты взойдешь, моя заря!
Шрифт:
Но почему же так неотступно стоит перед ним лакомка Мари? Почему он помнит каждое ее слово и каждую минуту ее молчания? Когда Мари вдруг обрывала речь, она становилась трогательно серьезной. Тогда и без слов можно было понять, сколько священного огня заключено в этом чистом сердце, сколько невысказанных мыслей должно таиться в этой божественной головке.
Дожив до тридцати лет, Михаил Иванович вовсе не был похож на восторженного юнца, который, встретив девушку, каждый раз думает: «Она!» Нет, жизнь многому его научила. В памяти хранятся многие встречи. Совсем еще недавно, в Берлине, он встретил другую Марию. Девушка была талантлива
Глинка медленно расхаживает по кабинету полковника Стунеева, ставшему его пристанищем, и думает о Мари. Ему и в голову никогда не придет влюбиться в эту девушку-ребенка. Прошедшей юности не вернешь. Но каждый раз, когда он ее увидит, он будет благодарить небо за то, что может существовать эта ненаглядная красота. Пусть тоскует о ней само небо, но пусть оставит ее на радость людям. Вот и все, чего хочет артист.
А Мари тоже не спалось. По привычке она ждала, что старшая сестра зайдет к ней, чтобы поболтать перед сном. Но Софья Петровна не шла, и Мари отдалась мечтам. Она не знала сказки о Золушке. Но какая же девушка не ждет прекрасного принца?
Каждый раз, приезжая к сестре, она наслаждалась и завидовала. У Сони такая роскошная, просторная квартира. Если здесь устроить бал, среди гостей непременно явится желанный принц. У Сони ложа в театре. Может быть, именно в театральном вестибюле он увидит при разъезде Мари и почтительно накинет на ее плечи такую шубку, которую до сих пор Мари приходилось видеть только издали. А может быть… Но разве не все может случиться в жизни, если с Софи говорил сам император!
И сказочные принцы стали являться целой вереницей. Мари неясно представляла, какими королевствами они владеют, в каких дворцах живут и чем, кроме танцев, занимаются. Но во всей веренице чудесных видений не было никого, кто был бы похож на нового знакомого. Михаил Иванович Глинка не походил и на тех высоких, стройных красавцев, которые так часто заглядываются на Мари. Правда, говорят, что молодой человек ездит во дворец… Но не выдумка ли это? Он за весь вечер ни слова об этом не сказал… И пристало ли мужчине заниматься музыкой?
Мари долго не могла решить этот вопрос. Когда в комнату заглянула Софья Петровна, девушка спала крепким, безмятежным сном.
Глава пятая
Софья Петровна охотно брала к себе младшую сестру. Она ничего не имела против того, чтобы Мари готовилась к светской жизни под руководством Мишеля. За молодым человеком были все права свойства.
И встречи становились все чаще и чаще. Иногда, когда Глинка уезжал в город, он видел только что приехавшую Мари. Несколько ничего не значащих слов – вот, собственно, и все, что происходило при этих коротких встречах.
Иногда он возвращался совсем поздно. В столовой его ждал одинокий ужин. Все давно разошлись на покой, но вдруг слышатся чьи-то осторожные шаги и в комнату входит полусонная Мари. Тогда одинокий ужин, к которому не хотелось притронуться, превращается в роскошное пиршество. Это пиршество продолжается до тех пор, пока Мари не скажет, собираясь уходить:
– Покойной ночи!
– Еще минутку, – просит Глинка, – одну коротенькую минутку!
Девушка отрицательно качает головой.
– До завтра!
Ее уже нет в столовой, а Михаил Иванович смотрит ей вслед и думает: кажется, он начинает серьезно привыкать к этому милому дитяти?
После музыкального вечера у Демидовых он торопился вернуться домой.
В столовой, как всегда, был накрыт для него ужин. Он долго прислушивался к тишине. Мари не пришла.
Зато утром он увидел ее за кофе. Полковника уже не было дома. Софья Петровна спешила в Гостиный двор. Мари хозяйничала. Кофе показалось в это утро Глинке волшебным напитком. Он с воодушевлением рассказывал Мари, как пела вчера Елена Демидова. Прошедшие годы ничего не отняли у этой необыкновенной певицы.
Мари умеет слушать. А потом она подробно расспрашивает об этой женщине, богаче которой нет, кажется, в Петербурге. Мари хочет знать все: о ее туалетах, о драгоценностях, которые она носит, об ее особняке, о концертной зале…
– Неужто с малахитовыми колоннами? – переспрашивает Мари.
Она никак не может представить себе залу с этими малахитовыми колоннами. Она никогда не слыхала такого слова.
Глинка пристально на нее смотрит.
– Как я мало знаю вас до сих пор! – говорит он. – Мне всегда казалось, что у вас темные глаза, а они, оказывается, совсем светлые, как морская вода.
– А это плохо? – озабоченно спрашивает Мари.
Глинка заверяет честным словом, что можно помириться и с такими глазами на крайний случай. А сам любуется ею и все чаще и дружески болтает с Мари.
Ему лучше работается, когда он знает, что она бродит по соседним комнатам. Даже пение Алексея Степановича теперь пригодилось.
– Я подсунул ему предлинный романс, по меньшей мере на десять куплетов, – шепчет Глинка Марье Петровне. – Теперь мы свободны и надолго.
Они усаживаются на дальнем диване и шепчутся, как заговорщики.
А по вечерам собираются любители музыки, все те же приятели Алексея Степановича. Софья Петровна любезна с этими молодыми офицерами, но с грустью видит, что в ее салоне все остается попрежнему. Из светских знакомых Михаила Ивановича появляется только одна титулованная особа – князь Одоевский. Но и он сошел с ума на музыке. А Софья Петровна по горькому опыту с собственным мужем знает, к чему приводит музыкальное помешательство.
Одоевский, так же как и Глинка, готов проводить время с капитанами и поручиками, и даже с подпоручиками, лишь бы они смыслили в музыке. А на днях в гостиной Софьи Петровны появился совсем странный субъект: крохотного роста, в голубом сюртуке с красным жилетом. Вдобавок этот субъект, отрекомендовавшийся хозяйке дома Александром Сергеевичем Даргомыжским, говорил необыкновенно высоким голосом. Но стоило ему сесть за рояль, и надо было видеть, с каким азартом заговорили о нем Глинка с Одоевским: нашли, мол, чудо-фортепианиста!
Словом, не прошло еще и месяца с приезда Глинки, а голубой сюртук с красным жилетом стал постоянным украшением салона Софьи Петровны. И князь, единственный князь, запросто приезжавший к Глинке, оказался не только музыкантом, но и писателем.
Едва в гостиной стихала музыка, Одоевский снова губил свое княжеское достоинство в глазах Софьи Петровны. Вместо того чтобы начать приличный в салоне разговор, он вытаскивал журнал или газету.
– Ты читал? – спрашивал он у Глинки. В руках его был небольшой газетный листок, а на княжеском лице какая-то растерянность и недоумение.