Ты взойдешь, моя заря!
Шрифт:
Правда, в квартире Луизы Карловны осуществились крупные перемены. Здесь больше не сдают комнат жильцам.
Глинка стучит в дверь. За дверью раздается медленное шарканье.
– Михаил Иванович! – радостно, чуть не приседая, встречает гостя Луиза Карловна и ведет его в гостиную, похожую на спичечный коробок. – Мари, – кричит почтенная вдова, обернувшись к закрытой двери, – ты сейчас будешь очень рада!
Дверь, выходящая в гостиную, приоткрывается, в ней появляется головка Мари. Радостная и растерянная, девушка улыбается Глинке
– Вы застали меня врасплох, Мишель. Я еще не одета.
– Фуй, Марихен! – ужасается Луиза Карловна. – Можно ли говорить такие тайны? Извините ее, Михаил Иванович, она есть совсем дитя.
Глинка наклоняет голову в знак согласия и садится в предложенное хозяйкой кресло. Над креслом висят назидательные картины в рамах из золотого багета. На одной из них девушка повязывает барашку розовую ленточку, на другой девушка, – может быть, та же самая, не отличишь, – замерла в счастливой улыбке, прервав гадание на ромашке. В гостиной тесно, душно; чувствуются неистребимые человеческие запахи.
Луиза Карловна сидит перед гостем счастливая и гордая: не каждый имеет квартиру в четыре комнаты без единого жильца. Однако кто возместит убытки? Луиза Карловна готова поплакаться перед гостем, но вовремя спохватывается: ей строжайше запрещено говорить на эту тему. Она опасливо косится на дверь, за которой притаилась Мари, и меняет разговор:
– Какие новости имеете вы из ваших смоленских имений?
– Из дому пишут не часто, – отвечал Глинка, прислушиваясь к тишине в комнате Мари. – Матушка моя страдает глазами.
– О! – сочувствует Луиза Карловна. Ей хочется рассказать о своих весенних коликах, но смоленские имения берут верх. – Теперь так трудно управлять имениями, – продолжает Луиза Карловна. – Русские мужики очень любят шнапс и не любят работать, – Луиза Карловна давно это знала. – Но ваши мужики, надеюсь, усердны?
С недавнего времени, когда Мари сообщила матери под строжайшим секретом, что она стала невестой, Луиза Карловна проявляет огромный интерес к русским мужикам. Ей хочется знать, сколько этих мужиков водится в имении Михаила Ивановича, как обставлен его смоленский замок и далеко ли ехать до этого фамильного замка от собственной квартиры Луизы Карловны. Ей бы хотелось узнать еще очень много, но почтенная вдова боится промахнуться. Приходится ограничиться общими соображениями насчет нерадивых русских мужиков и обнадежить гостя, что Мари, нет сомнения, сейчас будет готова.
Мари давно была готова, но медлила. «Еще полминутки! – уговаривала она себя. – Разве встреча не будет радостнее?» Она снова прислушалась к разговору в гостиной.
– Ох, эти молодые люди! – долетел до нее голос матери и короткий ее смешок.
Луизе Карловне хотелось сказать гостю, что она давно все знает и от всего сердца отдает ему Мари. В этот момент дверь из комнаты Мари быстро раскрылась, и она появилась в гостиной, приодетая и в то же время по-домашнему простая в своем светлом платьице.
– Я так торопилась, – говорит Мари, – что даже уколола палец. Маменька, – обращается она к Луизе Карловне, – сейчас мы угостим Михаила Ивановича чудесным кофе, которое только вы умеете варить.
– Да, да, мое милое дитя, мы будем угощать Михаила Ивановича кофе, – повторяет Луиза Карловна и проворно исчезает из комнаты.
Глинка горячо целует протянутую ему руку.
– Ну, рассказывай! – Мари переходит на «ты» и быстро целует жениха. – Надеюсь, ты был у барона?
Глинка отвечает кратко и, может быть, даже не очень вразумительно.
– Барон опять тебя огорчил? – догадывается Мари.
– Не будем о нем говорить…
– Не будем, – охотно соглашается Мари. – Только ты всегда должен помнить, что барон близок к наследнику. Ведь это очень, очень важно, милый!
– Может быть! Очень важно для него и так же плохо для меня, – Глинка грустно улыбается.
– Но для оперы, Мишель?
– Я и говорю об опере, Мари. Как бы тебе все это рассказать? – Он сидит минуту молча, потом берет ее руку. – Моя молодость протекала в ту пору, когда все честные люди верили в будущее…
Впервые он заговорил так серьезно и так откровенно: и о том, как мечтал послужить своей музыкой отечеству, и о том, как пришел к желанной цели. Мари слушала не перебивая. Луиза Карловна варила в кухне кофе. По фамильной рецептуре кофейник нельзя было ни на минуту оставлять без присмотра. Кофе уже закипало. Но Луиза Карловна с проворством, которого от нее нельзя было ожидать, подкралась к дверям гостиной и заглянула.
Жених ее дочери что-то говорил. Казалось, он на кого-то сердился.
Почтенная вдова, полная беспокойства, вернулась в кухню. Кофе перекипело и черной струйкой стекало на плиту. Надо было заваривать заново. «Но почему же сердится Михаил Иванович?» – размышляла Луиза Карловна. Не решив этого вопроса, она не могла пойти на новый убыток.
Вдова отставила кофейник на холодный край плиты и пошла в столовую, чтобы накрыть на стол. Из гостиной попрежнему слышался раздраженный голос.
– Моя муза отроду несговорчивого и воинственного нрава, – говорил Глинка, – но теперь, когда мы скоро будем неразлучны, Мари…
– Но кто знает, что ответит тебе матушка?
– Я не сомневаюсь, что матушка разделит счастье сына.
– Ох, как долго нет ответа!
– Я жду его со дня на день.
– А я, – сказала Мари, – считаю минуты, чтобы назваться ее дочерью. Когда же придет, наконец, желанное письмо?
Луиза Карловна, приникнув к щели в дверях, не расслышала, что отвечал Глинка, но ясно увидела, как Мари обняла его. Многоопытная вдова выждала еще минуту, потом, осторожно кашлянув, открыла дверь в гостиную.