Ты взойдешь, моя заря!

Новиков Алексей Никандрович

– Как это случилось, Михаил Иванович? По какой причине?

– Из-за запятой, – отвечал Глинка. – Уверяю вас, только из-за запятой.

В канцелярии долго рассказывали этот анекдот, а отставной чиновник лежал дома в приступе злокачественной лихорадки. У постели больного сменяют один другого медики. Доктор Лерхе лечит пациента от тяжелого воспаления глаз. Доктор Гасовский сражается с лихорадкой, воспалением нервов и прочими недугами, которым не находится даже названия.

– Не приходилось ли вам жить в Азии? – допрашивают медики.

–

Мне довелось бывать на кавказских горячих водах, – едва может ответить пациент.

Медики переглядываются.

– Азиатские лихорадки обладают убийственной силой, и далеко не все виды их известны науке, – утешает доктор Гасовский.

В комнате опускают шторы. Непрерывно топят печи. На столе накапливаются лекарства.

Прошел почти месяц. Глинка, едва передвигая ноги, с дурманом в голове, мог совершить прогулку в Летний сад, и первый, кого он встретил, был камер-юнкер Штерич.

– Михаил Иванович, что с вами?

Глинка подозрительно посмотрел на Штерича.

– Разве я плохо выгляжу?

– Ну… – развел руками камер-юнкер, догадавшись о плачевном состоянии Глинки, – где мне судить, почти год не виделись. А помните, как славно мы музицировали?

– Помню, – подтвердил Глинка, – и как все разбежались, тоже помню. Но не примите этого воспоминания в укор, Евгений Петрович. Я знаю вашу великую приверженность к музыке.

– Не в моих силах изменить этой неутолимой страсти. Если бы не мундир камер-юнкера, я давно бы жил в деревне. Одиночество, стихи и музыка – чего еще желать отшельнику?

– Отменное желание! – согласился Глинка. – Где-нибудь на лугу перед домом пастушки любезничают с пастушками, а отшельник услаждает себя флейтой.

– Разве вы забыли, что я не играю на флейте? – напомнил Штерич. – Моя страсть – фортепиано.

– Ничего не забыл, и игру вашу хорошо помню. А флейту я для полноты картины прибавил. Мечтать, так мечтать… Ну, что нового в постылом свете? Где Фирс Голицын? Братья Толстые?

– Все на дачах. Фирса часто у нас в Павловске вижу.

Штерич начал рассказывать новости. Глинка слушал, кутаясь в теплое пальто. Лихорадка давала себя знать.

– Когда позволите увезти вас в Павловск? – закончил Штерич.

– Когда хотите, я теперь свободный человек.

– Живете на прежней квартире?

– Нет, переехал на Невский проспект, в дом Барбазана. Квартирую у школьного товарища, господина Чиркова.

– Итак, решено, завтра в полдень я у вас буду.

– Нет, нет, – испугался Глинка. – Хотя я и выздоровел, однако порядочно ослаб. Милости прошу дней через пять.

Но слабость не помешала ему направиться на поиски тех людей, к которым он давно рвался. На даче Анны Петровны Керн, у Крестовского перевоза на Неве, первая встретила его Катя. Чуть-чуть повзрослевшая, она присела перед ним по всем правилам этикета.

– Я знала, что вы непременно приедете, раз мама взяла меня из института, – сказала девочка и быстро побежала к дому. – Мама! Отгадай: кто приехал?

Пока Глинка приветствовал Анну Петровну, Катя куда-то скрылась и снова вернулась, неся в руках маленький портфель.

– Ну, где вы видели такие кусачие ноты? – она протянула Глинке когда-то присланную ей картину. – Таких вовсе не бывает! – Она смешно наморщила нос. – Я теперь не маленькая, чтобы в таких кусачек верить!

– Катюша, иди к своим куклам, – остановила ее Анна Петровна. – Как странны наши встречи! – продолжала она, обращаясь к Глинке. – Только объявитесь и опять исчезаете, и никто не знает, где вы, что с вами…

– Я был в Москве, потом вышел в отставку и, как полагается отставному чиновнику, болел…

– Ай-ай-ай! – вмешалась Катя, которая и не думала уходить. – Такой молодой – и в отставке! Что же вы будете делать?

– Поступлю в шарманщики.

– Но ведь я теперь совсем не маленькая, – засмеялась Катюша. – Я и тогда не верила, когда вы играли за шарманщика на фортепиано, а теперь мне десять лет!

– Вероятно, вы первый знакомый моей дочери, – сказала Анна Петровна, – который произвел на нее такое сильное впечатление, а ей приходится видеть немало людей.

– Так ведь то люди, а это Глинка, – ответила матери Катя и с бесцеремонностью, свойственной общей любимице, увлекла Глинку в комнаты, к фортепиано.

– Вы эту гамму знаете? – Пальцы девочки побежали по клавишам, кое-где изрядно спотыкаясь. – Как ее зовут?

Гость ответил удачно.

– А эту? – продолжала Катя.

Глинка, к вящему удовольствию юной собеседницы, стал безнадежно путать.

– Си-минор! – заливалась Катюша. – Спутаете еще раз – будете стоять в углу.

– Катенька! – взмолилась Анна Петровна. – Никогда не даст поговорить… – беспомощно пожаловалась она.

– Смилуйтесь над нами, Анна Петровна! – вступился Глинка. – Во-первых, мы старые друзья, а во-вторых…

– Вы настоящий кавалер! – с восхищением подтвердила маленькая хозяйка. – Блаженски хорошо, когда у девицы есть свой кавалер!

Подъехали новые гости: Ольга Сергеевна Павлищева, рожденная Пушкина, сестра поэта, ее муж Николай Иванович Павлищев и общий знакомый Алексей Николаевич Вульф.

Произошли взаимные представления. Катя долго выжидала, потом шепнула Глинке:

– Отпроситесь в сад!

Но в саду, едва присев на скамейку, Катя вдруг пригорюнилась.

– О чем, Катюша? – ласково спросил Глинка.

– Мама у меня часто плачет. – Девочка сдвинула брови, что-то соображая. – Как приедет этот Вульф, так мама непременно потом плачет. А знаете, какой он противный! Зачем он только к нам ездит? – Катя вздохнула и задумалась. – А вот Пушкин никогда теперь к нам не ездит, и мама опять плачет.

Катя посмотрела на Глинку, ожидая разгадки столь странных обстоятельств. Он усиленно старался шутками отвлечь ее внимание. Девочка сочувственно улыбалась, но оставалась печальной. А на Глинку напал озноб. Он никак не мог согреться и дрожал так, что стучали зубы.