Тяжелая корона
Шрифт:
Я не знаю, сколько я лежала в темноте.
Я знаю, что несколько раз засыпала и мне очень хотелось пить.
Наконец, после того, что кажется вечностью, дверь со скрипом открывается и загорается свет.
Я сажусь на матрасе, моргая от слепящего света.
В дверях стоит фигура, которую я узнаю сразу: мой высокий,
Я пытаюсь вскочить на ноги, чтобы подбежать к нему, но цепи сковывают меня, и ноги подкашиваются подо мной. Я чувствую острую боль в плече и сильную волну тошноты, которая заставляет меня тяжело опуститься на матрас.
Для меня лучше, что я не могу броситься в объятия Себастьяна, потому что он уже отворачивается от меня с выражением отвращения на лице.
— Не прикасайся ко мне, — говорит он белыми, как мел губами.
Выражение его лица не похоже ни на что, что я видела раньше: ярость и отвращение. Как будто он меня чертовски ненавидит.
Это настолько непохоже на то, как Себастьян обычно смотрит на меня, что я могу только растерянно моргать, удивляясь, как этот человек, который всего несколько дней назад был готов отправиться ради меня на край света, теперь может относиться ко мне, как к дерьму на подошве ботинок.
Затем я присматриваюсь немного внимательнее к глубоким, похожим на синяки пятнам у него под глазами, и осунувшимся щекам, и страданию в его глазах, скрывающемуся за этой яростью. И я знаю, что кто-то умер. Может быть, много людей.
— Себастьян, — я хриплю. У меня пересохло в горле. Трудно говорить.
Он морщится, как будто даже слышать свое имя на моих губах для него слишком.
— Не надо, — он говорит снова.
Я не знаю, что он запрещает мне делать на этот раз. Говорить? Смотреть на него? Может быть, просто существовать…
— Что случилось? — я спрашиваю его.
Он так зол, что трясется всем своим внушительным телом.
— Ты знаешь, что произошло, — он шипит.
— Мой отец предал тебя, — говорю я. — Но, Себастьян, я не знала! Я…
— НЕ ЛГИ МНЕ! — рычит он.
Его лицо искажено яростью, кулаки сжаты по бокам. Он делает один резкий шаг ко мне, прежде чем остановиться, как будто хочет разорвать меня на части этими руками.
Я отшатываюсь от него, и, возможно, именно это останавливает его, потому что он резко выпрямляется, и я вижу мельчайший блеск в его глазах, как будто его ярость удивила даже его самого.
Он смотрит на меня сверху вниз. Я знаю, что, должно быть, выгляжу грязной, страдающей, жалкой. Но какую бы симпатию это ни вызывало раньше, какое бы слабое воспоминание о любви ни таилось в нем, он безжалостно подавляет это. Он моргает, и его лицо снова становится чужим. Хуже, чем незнакомец, это лицо врага.
— Ты меня подставила, — говорит он, его голос холоднее, чем эти каменные стены. — С того момента, как мы встретились, ты лгала мне. Похитителя не было. Это был один из людей твоего отца. А потом, когда я не позвонил
Он наблюдает за моим лицом, подтверждая каждое слово, слетающее с его губ.
— Затем ты снова набросилась на меня, на аукционе свиданий. Это не было совпадением. Ты знала, что я буду там.
Я никогда не плачу. Прошло много лет с тех пор, как я давала волю слезам. Но сейчас я чувствую, как они стекают по моим щекам, тихие и горячие.
— Мне жаль, — говорю я. — Я хотела сказать тебе…
— Ты ГРЕБАНАЯ ВРУНЬЯ, — говорит Себастьян. — Я не верю ни одному чертову слову, которое слетает с твоих уст.
Я не могу этого отрицать.
Я должна была сказать ему правду, как только поняла, что влюбляюсь в него.
Я должна была сказать ему, когда он показал мне пианино матери.
Я должна была сказать ему той ночью на пляже, когда он лишил меня девственности.
Я должна была сказать ему в планетарии, когда он сделал предложение.
У меня было так много возможностей, и я никогда ими не пользовалась. Потому что я был трусихой. И эгоисткой. Я боялась, что мой отец причинит мне боль. И еще больше боялась, что Себастьян бросит меня.
Я сказала себе, что это не будет иметь значения после свадьбы.
Но это всегда имело значение и всегда будет иметь.
— Ты прав, — шепчу я. — Я солгала тебе. Я знала, что это неправильно, но продолжала это делать. Мне так жаль, Себастьян. Я не знала, что это произойдет. Мой отец…
— Я НЕ ХОЧУ СЛЫШАТЬ О ТВОЕМ ГРЕБАНОМ ОТЦЕ! — рявкает Себастьян. — МОЙ ОТЕЦ МЕРТВ!
Это как кол в моей груди. Я замолкаю, пораженная чудовищностью того, что я сделала.
Полагаю, я знала это, если бы попыталась вспомнить. Я видела, как мой отец и его люди открыли огонь по семье Себастьяна. Я видела Энцо Галло, этого теплого и воспитанного человека, который относился ко мне с большим уважением, чем когда-либо мой собственный отец, я видела, как в него стреляли по лицу и груди.
Никто не смог бы пережить это. Особенно мужчина его возраста.
Мое лицо сминается, как бумажный пакет, и слезы текут быстрее.
Это только еще больше бесит Себастьяна.
— Не смей плакать из-за него, — он шипит. — Это твоя вина, что он мертв.
— А как насчет остальных? — я спрашиваю, не в силах удержаться. Я должна знать, в порядке ли его братья, а также Камилла и Грета.
Себастьян холодно смотрит на меня, не желая отвечать. Но, наконец, он говорит:
— В Неро стреляли шесть раз. Но он жив. Камилла, Грета и Джейс живы. Джованни и Броуди мертвы. — Он тяжело сглатывает, затем говорит: — Броуди даже не был в гребаной мафии. Он был просто другом.
Я не знаю, что сказать.
Тут нечего сказать. Ничего, что могло бы стереть то, что я сделала. Ничего, что вернет отца Себастьяна или его друзей.
Я смотрю на него, чувствуя, как мое сердце разрывается пополам.
— Мне жаль, — говорю я. — Я бы все отдала, чтобы вернуть их.
— Ну, ты не можешь, — говорит Себастьян.