Тяжелая корона
Шрифт:
Рана на удивление маленькая, по крайней мере, с лицевой стороны, это все, что я могу увидеть. Она чуть ниже моей ключицы, зашита, возможно, дюжиной швов. Плоть вокруг нее опухшая и красная, но не выглядит зараженной.
Грета аккуратно наносит мазь с антибиотиком на лицевую и заднюю стороны, затем перевязывает мое плечо чистыми бинтами. Она велит мне принять две таблетки, которые она вытряхивает из пузырька мне в руку.
Я проглатываю их, запивая молоком, затем откусываю от сэндвича для пущей убедительности. Я не осознавала, что умираю с голоду.
— Продолжай, — говорит Грета. —
Я проглатываю сэндвич меньше чем за минуту. Это клубный сэндвич, поджаренный, разрезанный пополам и наколотый зубочистками, чтобы не распадался. Я не удивлена тем, насколько это вкусно, Грета не производит на меня впечатления человека, который что-то делает наполовину.
Я также допиваю все молоко, затем переключаю свое внимание на горячую воду. Я грязная, и мне очень нужно помыться.
— Должна ли я помочь тебе снять остальное платье? — Грета говорит. — Я не думаю, что его можно спасти…
Мое свадебное платье уже было разрезано вокруг раны. Не говоря уже о разорванных и запятнанных кровью местах. И все же мне больно смотреть, как Грета разрезает оставшуюся ткань своими большими острыми ножницами. Когда она закончила, я осталась только в лифчике без бретелек и трусиках.
Грета, похоже, не смущена этим, и я тоже. Я использую мыло и мочалку, чтобы вымыться как можно лучше, а затем чищу зубы и сплевываю в раковину. Она работает достаточно хорошо, я полагаю, именно так люди поступали в былые времена. И вот я в подземелье, совсем как средневековая крестьянка, которая разозлила короля.
Когда я заканчиваю со всем, Грета предлагает мне чистую пижаму, но мы обе понимаем, что я не смогу ее надеть, поскольку мои руки и ноги прикованы к стене длинными цепями.
— Это не имеет значения, — говорю я ей.
Грета хмурится, явно недовольная всей этой ситуацией.
— Я принесу тебе другое одеяло, — говорит она.
Пошарив вокруг, я обнаружила маленький туалет в углу, так что мне, по крайней мере, не придется обременять Грету чем-то похуже. Рядом с ним есть раковина, но вода на вкус ржавая, и она только холодная.
У меня есть к ней последняя просьба.
— Не могла бы ты оставить свет включенным, пожалуйста? — Я говорю.
— Конечно, — говорит Грета, хмурясь еще больше. — Я также принесу тебе несколько книг почитать.
Это почти слишком для меня. Я снова опускаю взгляд на руки, крепко сжатые на коленях.
— Спасибо тебе, — шепчу я.
19. Себастьян
Я нашел Данте в его гостиничном номере в «Дрейк».
Он предпочел остаться там вместо того, чтобы вернуться в наш семейный дом. Еще один признак того, что он вообще не хочет здесь находиться.
Я слышу, как его тяжелое тело перемещается по комнате, но когда я стучу, проходит много времени, прежде чем он открывает. Может быть, потому, что ему приходится прихрамывать на негнущуюся ногу.
Он
Хуже всего повреждение его руки. Он был ранен в правую ладонь. Доктор сказал, что его мизинец и безымянный палец, возможно, никогда не восстановят свою функцию.
Все это добавляется к списку причиненного мной ущерба.
Данте не брился со дня свадьбы. Его щетина выглядит густой, а иссиня-черные волосы растрепаны, вместо того, чтобы быть зачесанными назад со лба, как обычно. Из-за глубоких морщин на его лице кажется, что он постарел на десять лет.
Я не утруждаю себя приветствием с обычными вопросами вроде, как дела? Я знаю, как у него дела, также, как и у меня. Чертовски ужасно.
Когда я захожу в гостиничный номер, я вижу, что он уже застелил кровать с военной точностью. Его чемодан упакован и застегнут на молнию поверх покрывала. Сам Данте одет в свежую одежду, включая обувь.
— Что ты делаешь? — я спрашиваю.
— Я ухожу, — говорит Данте.
— Что значит ты уходишь?
— Именно то, что я сказал.
Он стоит рядом со своим чемоданом, скрестив руки на широкой груди. Его челюсти плотно сжаты.
— А как же похороны папы?
— Их не должно быть, — прямо говорит он. — Это было бы открытым приглашением русским прийти и закончить то, что они начали.
— А как насчет нас? — я требую. — Разве мы не собираемся закончить это?
— Нет, — говорит Данте. — Я не собираюсь.
— Как ты можешь так говорить? Тебя не волнует, что они сделали с папой?
В глазах Данте вспыхивает темный огонь. Впервые за очень долгое время он теряет самообладание. Одним движением он хватает меня за горло и швыряет в стену. Он не такой высокий, как я, но все равно достаточно крупный, и самый сильный мужчина, которого я когда-либо встречал. Это похоже на нападение быка. Он выбивает из меня воздух силой удара, сотрясая мой мозг в черепе, когда я ударяюсь затылком о стену.
— Не говори со мной о нашем отце, — шипит он прямо мне в лицо. — Ты не должен этого делать, когда я с самого начала говорил тебе, что это была плохая идея.
Может быть, он видит, как я морщусь от чувства вины, потому что почти сразу отпускает меня и снова отходит.
— Я знаю, что это моя вина! — я говорю. — Но ты должен помочь мне, Данте. Мы не можем позволить Енину выйти сухим из воды. Он подписал клятву на крови. Он должен заплатить за нарушение соглашения.
— Он заплатит, когда никто больше не будет иметь с ним дела, — говорит Данте. — Не итальянцы, не ирландцы, не поляки, не азиаты, не МС-клубы, никто, блять, Себ. Вот что значит нарушить клятву крови. Ты изгнан, твоя честь потеряна. Он не будет защищен Братвой в России или кем-либо еще. Он может попытаться построить свой бизнес, но он зачахнет и умрет без поддержки, без кого-либо, с кем можно было бы торговать. И в конце концов, без защиты, кто-нибудь уберет его. Он принял свое решение в гневе, и он заплатит за это.