Тяжелая корона
Шрифт:
Платье выглядело ужасно и печально, оно было сплошь испачкано кровью моего брата, чуть темнее, чем сам материал. Я вспомнил, как он бросился на Камиллу, даже не пытаясь защититься или дать отпор русским.
Я никогда бы не мог представить, что Неро поведет себя таким образом. Я не думаю, что он пожертвовал бы собой ради папы или Аиды, или кого-либо из нас. Только для Камиллы.
— Они еще ничего не знают, — говорю я Грете. — Тем не менее, он пережил операцию.
— Он выкарабкается, — уверяет меня Грета, отпуская меня, чтобы она могла высморкаться
— Я сказал Джейсу охранять дверь больницы. Я сказал ему не уходить ни по какой причине.
Я пытаюсь оправдаться перед Гретой, хотя мы оба знаем, как недостаточно пытаться защитить Неро сейчас, после того, как я чуть не стоил ему жизни.
Грета слишком добра, чтобы обвинять меня. Она уже знает, как сильно я виню себя.
Я должен обсудить с ней кое-что еще, но я не знаю, как это сказать.
Итак, я беру ее за руку и спрашиваю:
— Ты присядешь со мной на минутку?
— Может, мне заварить нам чаю? — спрашивает она меня.
— Не для меня, — говорю я. — Но если ты хочешь немного…
— Нет, — она качает головой. — Все, что я делала, это пила чай, пока меня не начало трясти. Он меня больше не успокаивает.
Она садится напротив меня за крошечный, слегка шаткий столик, который стоял на этой кухне еще до моего рождения. Так много вещей в этом доме было здесь до меня и, вероятно, будет здесь еще долго после того, как меня не станет. Срок, который может оказаться не таким долгим, как я думаю, учитывая планы, которые я намерен осуществить в течение следующих нескольких недель.
Это то, что мне нужно обсудить с Гретой.
Как только мы оба садимся, я смотрю ей в глаза. Это трудно сделать, потому что лицо Греты такое доброе и сочувствующее, такое полное любви ко мне. Я всегда был ее любимчиком, я это знаю. И я никогда не заслуживал этого меньше, чем сегодня.
— Грета, — говорю я. — С русскими еще не все кончено.
Ее нижняя губа дрожит, и она сжимает рот в твердую линию, чтобы удержаться от рыданий. Я предполагаю, что она вспоминает свой ужас в тот момент, когда Братва встала со своих мест и направила на нее оружие.
— Ты знаешь, что я должен сейчас сделать, — говорю я ей.
Грета медленно качает головой, ее ясные голубые глаза устремлены на меня.
— Ты не надо ничего делать, Себ, — тихо говорит она.
— Надо.
— Почему? — говорит она. — Потому что ты думаешь, что твой отец хотел бы отомстить? Вот почему?
— Нет, — говорю я, но Грета продолжает, пересиливая меня.
— Потому что я не была бы так уверена в этом, Себ! Энзо много чего рассказал мне за последние несколько лет. Вещи, которые он совершил. О чем он сожалел. Его надежды и мечты о вас, дети. И особенно о тебе, Себ. Он сказал, что ты хороший человек. Он сказал, что ты не похож на него… ты больше похож на свою мать…
— Он был неправ, — коротко говорю я, обрывая ее. — Я ничем не отличаюсь от Данте или Неро, или даже от своего отца. На самом деле,
— Ты же не хочешь сказать, что…
— ДА, ХОЧУ! — я лаю, заставляя Грету замолчать. — Грета, Я НЕНАВИЖУ Енина. Я собираюсь найти его, и я собираюсь снести его гребаное лицо с черепа, точно также, как он сделал с папой. Он нарушил кровный контракт, и он заплатит за это, что бы мне ни пришлось сделать. Я собираюсь убить его, и его сына, и каждого из его людей. Я собираюсь стереть их с лица этой земли, чтобы любой, кто хотя бы мечтает снова поднять руку на нашу семью, вспомнил, что случилось с русскими, и затрясся от страха.
Грета смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Она никогда раньше не слышала, чтобы я так говорил.
— Ты слышала, папу, — я говорю ей. — За каждый удар наноси еще три ответных. Наша ярость побеждает их жадность.
— В ту ночь он был сам не свой! — Грета плачет. — Он никогда не хотел этого для тебя.
Я на мгновение замолкаю, вспоминая мысль, которая пришла мне в голову, когда мы закончили нашу шахматную партию.
Я думал, однажды ночью мы сыграем в нашу последнюю игру. И я не буду знать, что это последняя игра, когда это произойдет.
Это была та ночь. Это был последний раз. И, как я и думал, у меня не было предчувствия, что это будет последний раз.
— Не имеет значения, для кого он хотел этого: для меня или моих братьев. Я здесь, и я единственный, кто готов встретиться с этим, — говорю я Грете. — Я иду по этому пути, и я не ожидаю, что ты последуешь за мной. Я не ожидаю, что ты будешь меня поддерживать. Ты знаешь, что папа оставил тебе пять миллионов в своем завещании…
— Мне не нужны эти деньги! — Грета плачет.
— Ты возьмешь их, — говорю я ей. — Они твои. Ты любила нас, ты растила нас, ты заботилась о нас. Ты была нашей семьей. Ты делала папу счастливым, когда почти ничто другое не могло. Тебе следует позаботиться о себе сейчас. Путешествуй, посмотри мир, делай все то, что ты откладывала в сторону, когда ставила нас на первое место.
Грета теперь хмурится. Она выглядит сердитой, а когда Грета злится, тебе лучше быть начеку. У нее мощный запал, за которым скрывается много динамита.
— Мне наплевать на путешествия, — говорит она мне. — Это мой дом. Ты моя семья. Не иногда, ВСЕГДА.
— Я не могу защитить тебя, — говорю я ей. — Я не смог защитить папу или кого-либо еще. Это война, Грета. Перемирие больше невозможно. Мы уничтожаем русских сейчас, или они уберут нас одного за другим. Один из нас уничтожит другого. Это победа или смерть.
Грета смотрит на меня, ее лицо покрыто пятнами, а глаза полны слез. Ее руки спокойно сложены на столе.
— Я никогда не была замужем, — говорит она. — У меня никогда не было детей. Я никогда не создавала собственную семью. Я связала свою судьбу с Галло, к лучшему или к худшему. Я помогала растить тебя, твоих братьев и сестру. И я помогу поднять ваших детей тоже.