Тяжело ковалась Победа
Шрифт:
Слушал я Петра Кирилловича и завидовал: можно, оказывается, так жить, чтобы все иметь.
– У нас и туфли-то не купишь, какие хочешь, – махнул я рукой. – Все надо где-то доставать, везде блат нужен… В сельмаг спихивают то, что в районе не берут, а туда свозят залежалое из области. Все приличное начальство еще со складов растащит, а нашему брату…
– Без связей и здесь… Вон, – показал Петр Кириллович на мою Анюту, – все, что просила, – от пыжиковых шапок до сапог и тканей. А ты их достань! – ткнул он несколько раз большим пальцем через свое
Хоть я и знал, что рубль дешевеет, товаров не хватает, но никогда не думал, что их распределение идет подпольным путем по всей стране. Мне казалось, что это только в нашем районе ничего нет, а в городах…
Петр Кириллович обнял меня, как будто мы сидели с ним там, у амбара, с деревенской ребятней:
– Если по правде, я устал от всего, друг ты мой… Противно все: комбинируешь, изворачиваешься, врешь… Пропади оно все пропадом!
– А нельзя без этого?
– Нельзя! Если я прошу человека о чем-нибудь, то и его просьбу должен уважить. А иначе потом не суйся…
Чуть не со слезами вспоминал Петр Кириллович детство, нашу голодную военную жизнь. Завидовал мне, что там, в деревне я не путаюсь в этих грязных делишках.
Женщины убрали со стола, оставив нам только сыр и коньяк. Мы еще несколько раз пригубили ароматный напиток, рассуждая о превратностях жизни, о трудных временах.
– Если хочешь порвать со всем этим – только в рядовые, – Петр Кириллович вдруг зорко заглянул мне в глаза. – Тогда уж ни ты никому, ни тебе ничего! – категорически заявил он.
На следующий день – обычный для приезжих маршрут: Третьяковская галерея, Кремль… К вечеру ноги гудели. Анюта, сославшись на головную боль, сразу легла.
Утром Петр Кириллович готовил завтрак, жена и теща отдыхали, сын куда-то уехал. Анюта помогала ему. За что бы он ни взялся, мне урок. Отчего вода в самоваре вкуснее, чем в чайнике с плиты? Как надо чай заваривать и когда пить? Какое вино полезное, а какое – так себе? Анюта нет-нет да и записывала. Сроду мы этого не знали, хотя дома три шкафа книг.
После завтрака Петр Кириллович повел нас по Москве: мимо метро «Бауманская», в центр, дальше – через Сокольники и домой.
– Что такое консистория, знаешь? – спросил у меня Петр Кириллович возле одного здания. – Теперь это редко кто знает… Тут когда-то с попов да с дьячков взятки брали за место в выгодном приходе, бракоразводные дела решали и всякие такие штуки… Проще говоря, церковная контора. А вот на месте этого дома размещалась тайная канцелярия Шешковского. Слыхал?
– Читал что-то…
– Это и москвичи не все знают. Салтычиху здесь допрашивали, Пугачева пытали, Ванька Каин сидел… Отпетая головушка, – не торопясь, как сам с собой разговаривал Петр Кириллович.
Так
Он уже говорил что-то о банях, а я вспоминал читанное про Салтычиху. Она буквально изгалялась над крепостными. Двадцать раз начиналось следствие и тут же прекращалось. Загубила она сто тридцать шесть душ. Суд признал ее виновной в убийстве тридцати восьми крестьян. Просидела она одиннадцать лет в земляной, а оставшиеся двадцать два года – в каменной и даже родила от сторожа. На старости лет, уже без зубов, седая, плевалась через решетку в прохожих, рожи строила, собачилась…
– А это бывший Английский клуб, – пояснял Петр Кириллович. – Здесь графы да князья вечерами развлекались. Иные смолоду и до самой старости, как на службу, каждый вечер сюда… В ресторации – что только твоей душеньке угодно: и уха стерляжья, и поросята, и устрицы разные, и даже икра парная. Вот так, друг, москвичи-то жили!
– Может, и жили – графы да князья… А простой-то народишко, как мы, хвостам от этих поросят да баранов рад был.
– Не скажи.
Много он еще говорил о трактирах, потом ни с того ни с сего рассказал, как до войны один раз в Москву с отцом ездили…
А я шел и думал об Английском клубе, где, всяк в свое время, бывали Александр Сергеевич Пушкин и Лев Николаевич Толстой, где так неожиданно пересекались судьбы известных людей. Когда-то Михаил Юрьевич Лермонтов за убийство Пушкина обрушился на весь высший свет, а много лет спустя сын Пушкина, Александр Александрович, уже пожилой, будучи военным, находился в одном зале клуба вместе с молодым чиновником Мартыновым – сыном убийцы Лермонтова…
Вернувшись, мы так устали, как будто день-деньской по лесу бродили. Жена Петра Кирилловича быстро опять стол хрусталем да фарфором заставила, бегала, улыбалась и все расспрашивала:
– Как вам Москва? Что понравилось?..
А я думал: что значит городское воспитание! Петр Кириллович тем временем – бутылки на стол, я ему помогал, а Анютка как затиснулась в угол дивана, так и не двинулась.
– Устала? – заглянул я ей в глаза.
– Домой хочу, – сказала она. – Возьмем билеты на завтра…
Откровенно говоря, уезжать мне не хотелось: можно было еще пару дней побыть – когда еще в Москву попадешь? – но спорить не стал. Ехать, так ехать. У нас было заведено: дома я хозяин, а в гостях – она.
– Как хочешь, – шепнул я, когда в комнату входили Петр Кириллович с женой.
Вечером мы опять с Петром Кирилловичем щедро друг другу подливали. Он хлопал меня по плечу, я называл его по имени, удивлялся его знаниям по строительству, истории Москвы, экономике и даже намекнул, что вот если бы такой человек у нас секретарем обкома… И Ольга Сергеевна открыла секрет: оказывается, Петр Кириллович закончил два факультета МГУ – исторический и экономический. Она снисходительно посмотрела на меня: «Два диплома». Я проникся к другу еще большим уважением. Вот, оказывается, откуда он знает все про Москву…