Шрифт:
Бывают тяжёлые дни.
Ещё с вечера чувствуется приближение этого удивительно неприятного состояния. Происходят необъяснимые события, неведомые силы вторгаются в жизнь.
Вечером вы возвращаетесь домой. Темно. Пройден большой путь, вы многое передумали, мечтали и, конечно, страдали. И вот оно начинается. Открывая дверь, придётся перепробовать все ключи, пока не отыщется нужный. Потом обнаружится, что именно в этот раз хозяйка забыла подлить в лампу керосина и придётся довольствоваться двумя жалкими свечами. На сон грядущий по привычке вы возьмёте в руки книгу и обнаружите, что страницы не разрезаны и придётся вылезать из-под одеяла и искать нож, но стоит только улечься окончательно, как станет совершенно ясно, что сон пропал и наступит время раздумий. На несколько
Но когда вы задуете свечи и начнёте погружаться в сон, домой вернётся сосед, живущий за перегородкой. И вы опять проснётесь. И будете мучиться в темноте и ворочаться в слепой злобе — но сна не будет ни в одном глазу. Нахлынут неприятные воспоминания. Несмотря на слабеющую память, в этот момент вспомнится совершенно отчётливо ваш скверный поступок и несправедливые слова, обидевшие кого-то, и скудоумный ответ, когда на большее вы оказались не способны. От стыда запылают щеки, в груди заклокочет нечто нечленораздельное.
И сон пропал.
Вы схватите спички, чтобы снова зажечь свечу, и всё будете чиркать, чиркать не тем концом. Чертыхаться, и пытаться успокоиться, и бесконечно мучиться одним вопросом: за что злые духи терзают именно вас? Уснуть удастся лишь поздно ночью, и тогда придут сны.
Ах, я видел во сне, как я бежал по широкой равнине и множество разъярённых быков гнались за мной. Я бежал, бежал, и мне казалось, что я мастер по бегу. Несмотря на это, расстояние между нами всё сокращалось, и, в конце концов, самый острый из всех бычьих рогов, что мне когда-либо доводилось видеть, преспокойно пронзил меня. Как в масло вошёл. И я бы непременно испустил дух на этом самом месте, если бы не проснулся.
Наутро голова никуда не годится. От дурных снов и нескончаемых мыслей ощущение ужасное. Но сила воли и упрямое желание действовать заставляют подняться. Примерно в час дня вам непременно надо хотя бы мельком увидеться на улице с одним человеком, без этой малости просто не обойтись. Страх опоздать в хорошо знакомое вам заведение, откуда вы намерены вести наблюдение, мгновенно выталкивает из постели и заставляет поднять шторы. За окном светит солнце, гуляют взрослые и дети, ради такого случая не грех достать новый сюртук. Но стоит его надеть, тут же обнаруживается масса недостатков: там не хватает кармана, здесь — пуговицы, и вообще это не то, что просторный старый сюртук, от которого одно удовольствие. И в довершение всего — часы, которые вы хотели сунуть в предназначенный для них кармашек, грохнулись на пол, поскольку новый карман почему-то оказался на целый дюйм ниже старого и на привычном месте прорези не нашлось. Чуя беду, я поднимаю часы, прислушиваюсь, осторожно потряхиваю их, часы издают несколько умирающих тиканий и останавливаются навсегда.
О, этот злой рок!
Где-то надо завтракать, и это значит, что поездки на трамвае не избежать. Шляпу придётся снять, если ваш рост близок к человеческому. Лучшая шляпа, купленная у Холма, очень скоро будет напоминать обломки кораблекрушения, если образ жизни и род деятельности заставляют её хозяина пользоваться трамваем.
И ещё с одним, очень неприятным обстоятельством приходится сталкиваться в нашей стране прямо на подножке трамвая. Я имею в виду, что на подножках стоят дамы. Особенно по воскресеньям. Мужчины, а среди них есть курящие, вынуждены выбрасывать сигары и проходить в вагон потому, что появились здесь чуть позже, чем дамы, занявшие это место для себя и не курящие. Теперь это наша национальная «героическая» черта. В результате повального увлечения спортом. Служанки, молодые дамы, конторские служащие, дочери богатых папаш едва ли могут рассчитывать на успех, если они не в состоянии удержаться на подножке движущегося трамвая. Пассажиры входят и выходят, толкают стоящих дам, прижимаются к ним и едва не срывают с них юбки, но наши отважные соотечественницы не сдают своих позиций. Вагон может быть почти пуст, или уж во всяком случае, там будет полно свободных мест, но наши девушки эти места не займут, спасибо, их место на подножке. Вряд ли где-то в другой
В то утро подножку занимали дамы. Два скромных курильщика оттеснены в угол.
Кафе «Гранд» [1] . Закрыто. Почему закрыт «Гранд»? А что, если попробовать с другого входа? Увы, «Гранд» действительно закрыт.
Можно пойти в «Логен». Закрыто. Хе-хе, странно как-то. Следующая попытка — «Тиволи» [2] . Тоже закрыто. Ха-ха-ха, смешно до чёртиков. Такой смех напал, что прямо с ног валит, хоть садись тут же на ступеньки. Может быть, это борцы за трезвость ввели чрезвычайное положение, вы вспоминаете, как однажды были закрыты все магазины винной монополии; и с именем Господа и пастора Лунде на устах отправляетесь к Хелене Хансен, той, что торгует деликатесами. У Хелены Хансен тоже закрыто. Вы обращаетесь к симпатичному прохожему: почему сегодня нигде на свете нельзя позавтракать? И слышите в ответ:
1
«Гранд» — гостиница в Христиании, в ресторане которой собирались деятели искусства и литературы.
2
Тиволи — здесь: увеселительное заведение в Христиании — концертный зал, сад с рестораном и аттракционами.
— Сегодня праздник!
Браво! Браво! Одинокий мужчина, лишённый домашнего очага и домашней пищи, обречён вкушать завтрак только после полудня — в будни для него делается исключение. Браво!
Несчастный садится на скамейку прямо напротив университетских часов и ждёт — ждать ему придётся долго — своего праздничного завтрака.
И пока он ждёт, странное чувство охватывает его, будто рядом сидит кто-то и тоже чего-то ждёт. Их теперь двое, он сам и кто-то ещё, это тот самый, злой рок.
И снова «Гранд». Кафе открылось, можно войти, сейчас принесут поесть и кофе. Но о том, чтобы почитать газету, не может быть и речи. Все газеты разобраны посетителями, которые пришли чуть раньше. Это значит, что с половины первого можно будет начать высматривать того человека, который не появится здесь раньше часа. От нервозности, от очевидной нелепицы происходящего делается больно. Бедняга вглядывается в лица, протирает очки и снова таращит глаза.
И продолжаются чудовищные злоключения — только ему покажется, что промелькнул тот самый, кого он так упорно ждёт, так дорогу загораживает такси или трамвай, и он вынужден начинать поиски сначала. Каждый раз одно и то же. В такой день человек никогда не найдёт то, что ищет. Он будет ежесекундно вскакивать со стула, вставать на цыпочки и даже выбегать на улицу, только бы не упустить того, кого он так надеялся встретить.
И всё-таки упустит. Увы, как ни пялил он глаза, как ни торчал на цыпочках битых полтора часа, всё напрасно. В два часа он сдаётся.
Всё это время добрые друзья окружают его вниманием. О, эти милые, добрые друзья! Вначале подходит один и спрашивает разрешения присесть. На это всегда отвечают «пожалуйста». Скрепя сердце. Вам расскажут про летнюю жару, про Грецию, про новое постановление коммунального управления. И обязательно зададут вопрос, который, начиная с марта, все задают друг другу:
— Куда ты поедешь летом?
А я не знаю, куда я поеду летом. Представления не имею. Но я хочу, чтобы меня оставили в покое.
Потом подойдёт другой мой хороший друг. Этот сядет, не спросив разрешения.
— Вассос… — начнёт он.
— Ну что Вассос, — перебью я. — Великий человек, просто дьявол. Подумаешь, хочет расстрелять каждого двадцать пятого. Единственное, что меня интересует, правда ли он в состоянии подавить восстание на Кубе.
— Боже праведный, ты всё путаешь, — скажет мой добрый друг. — Это Вейлер подавляет восстание. А Смоленский…