Тяжелый дивизион
Шрифт:
Однажды ночью дежурный телефонист принял телефонограмму командира корпуса, в которой командиру дивизиона предлагалось отпустить князя Гройца в отпуск в Петербург. Командир дивизиона был предельно удивлен: князь в отпуск не просился, а очередь отпусков — внутреннее дело части. Но, поразмыслив, решил, что подпоручику кто-то ворожит, и так как сам он был расположен к красивому адъютанту, то, еще лежа в постели, позвал его и сообщил, что завтра утром он может ехать в Петербург. Князь побледнел и стал упрашивать командира не отпускать его под предлогом некомплекта офицеров. Командир удивился еще раз, крепко выругался и предложил адъютанту самому написать ответ за его подписью.
На следующий день он раскаялся. Из корпуса по проводу пришла резкая нахлобучка за невыполнение точного приказа комкора. Это случилось в самое неподходящее для ссор с прямым начальством время — генеральский чин уже был не за горами.
Князь уехал. Офицеры строили догадки.
Из отпуска князь вернулся веселый, довольный, никому ни о чем не рассказывал, а через неделю, также ночью, пришел новый приказ — ехать князю в Петербург. На этот раз приказ был за подписью генерал-инспектора артиллерии великого князя Сергея. Телеграмма произвела сенсацию. На князя смотрели новыми глазами. В тот же вечер, ни с кем не поделившись своими очевидными огорчениями, адъютант укатил в столицу.
Вернулся он через месяц и, предупреждая расспросы сослуживцев, показал плоский платиновый обручик на пальце.
Вечером, перебирай струны тихой гитары, он рассказал, что еще летом познакомился на великосветском балу с сестрой морганатической супруги одного из ближайших к трону великих князей. Знакомство быстро перешло в связь. Связь сначала скрывали, но морганатическая принцесса, узнав тайну сестры, с обычной для нее энергией заставила князька покрыть грех. Князю было ультимативно предложено: или пятьсот тысяч и место в конногвардейском полку, или же опала со всеми последствиями…
— Так ты от своего счастья отказывался, рожа! — завопили офицеры. — Что же, она кривобока?
— Да нет, красива.
— Так что же ты фигурял?
— Мать и сестра в Вильно… за фронтом… — смущаясь, лепетал князь. — Я и сейчас не уверен, переживет ли моя мать брак на православной. Традиции нашей семьи…
— Переживет, не грусти, на крестинах плясать будет!
— Ничего вы не понимаете, — хмурился Гройц. — Мой род гордился своей непримиримостью. — Он встал и ушел к себе.
— Теперь ты должен вдвойне защищать престол! — кричали ему вслед офицеры.
Полковник успокоился, решив: все хорошо, что хорошо кончается, но уже через несколько дней его шансы на генеральский чин опять заколебались по вине другого офицера, штабс-капитана Шиллинга.
Это был бравый офицер, в начале войны с особой ретивостью заслуживавший «ужасную вину» — свою немецкую фамилию. В одном из эпизодов галицийской битвы австрийский снаряд разорвался слишком близко от его черепной коробки. Череп дал крестообразную трещину 9 на 14 сантиметров. К удивлению врачей, Шиллинг не умер, не сошел с ума, надел гуттаперчевую покрышку под шелковую черную шапочку и вернулся на батарею. Кость срасталась, но рубцы давили на мозг, и у Шиллинга начались припадки меланхолии, а потом резкие боли. Спокойный, сдержанный по природе человек стал нервным, как институтка…
Этот офицер, проезжая через прифронтовую деревушку, услыхал шум в одном из дворов и остановился на шоссе у раскрытых ворот. Румынский жандарм верхом на белой лошади гнал навстречу офицеру пожилого мужика, охлестывая его со всех сторон длинной нагайкой. Черный, с растрепавшимися волосами румын был похож на подбитого и преследуемого собакой ворона. Он прикрывался, как крыльями, полами рваной свитки И, падая, спешил на дорогу. Оба они кричали что-то нечеловечье, лесное или горное, одинаковыми, как у близнецов голосами.
Неизвестно, о чем думал штабс-капитан. Но, очевидно, мысли его были несложного порядка. Он видел, что человек избивает человека, что у избивающего нет на плечах все оправдывающих золотых погон, и возмутился.
Он подскакал к жандарму и крикнул на него по-офицерски. Жандарм сверкал черными, влажными, как у цыгана, глазами и продолжал размахивать нагайкой. Штабс-капитан вырвал у него из рук плеть и стал хлестать его самого с примерным усердием. Жандарм, лишенный единственного, по-настоящему привычного оружия, ускакал, но слух об инциденте достиг ясского дворца и вызвал выступление румынского посла в Петербурге. Завязался сложный узел. Начальство Шиллинга, ссылаясь на его ордена, золотое оружие, расстроенную нервную систему и страшную рану, старалось выгородить офицера, но в то же время не скупилось на досадные упреки по адресу самого штабс-капитана. Ведь жандарм избивал крестьянина за утайку фуража, а фураж нужен не столько румынской армии, сколько русской. Жандарм «работал» на пользу союзников. Выходило, что из всего румынского народа наибольшего уважения заслуживал именно этот ретивый, расторопный жандарм…
Андрей был обозлен таким оборотом дела. Должно быть, потому он сразу резко, недоброжелательно встретил вызов в штаб к офицеру для поручений, который после туманных и витиеватых предисловий стал его расспрашивать, кто такой Петр, корреспондирующий ему из Петрограда.
Андрей теперь сообразил, почему так долго шло письмо Петра. Конечно, оно было непростительно легкомысленно. Хорошо, что не было в нем прямых указаний, кем оно написано. В Питере много запасных полков. В них сотни тысяч Петров…
— Ваш долг указать нам адрес этого человека.
— Это мой друг, и я не хотел бы…
— Погодите, погодите. Напрасно горячитесь, прапорщик. Смею вас заверить, что ваш друг интересует нас меньше всего. Такие письма, как он, пишут сейчас очень многие солдаты. Я бы мог вам показать сотни. — Он открыл ящик стола и небрежно пересыпал пачку грязноватых солдатских писем. — Не в нем дело… Но он легкомысленно связался в Питере с организацией взрывателей, негодяев, подрывающих оборону. Надеюсь, скрывать их, способствовать их работе у вас нет оснований, прапорщик?
Он смотрел пронзительно.
Андрей молчал.
— Не хотите же вы молчанием своим покрыть тех, кто отдаляет победу, кто против престола и армии?!
Упоминанием о «престоле» была испорчена игра. Андрей почувствовал, что ни за что на свете не выдал бы этих неизвестных ему людей с Бабурина переулка…
— Об этих людях я ничего не знаю, а о своем друге я ничего не скажу, господин капитан.
Капитан встал. Андрей последовал его примеру.
— Мы, разумеется, сыщем вашего корреспондента и без вашей помощи, но ясно ли вам, прапорщик, какие последствия для вас лично может вызвать ваш отказ?