Тяжкие повреждения
Шрифт:
Они ошибались, и вот как получилось с Родди, и «какого хрена?» не скажешь.
В суде все делалось быстро, одно дело за другим, один обвиняемый за другим, бум-бум, взлом, драка, вождение в нетрезвом виде. Когда дошла очередь до Родди, секретарь, или кто-то там, зачитал обвинения — покушение на убийство, вооруженное ограбление. И его адвокат вздохнул и сказал:
— Мы понимаем, что это очень серьезно, но у моего клиента прежде не было проблем с законом. Ему всего семнадцать, и его родственники могут гарантировать его явку на следующее слушание дела и примерное поведение, а также выполнение любых постановлений суда в случае освобождения
На мгновение Родди захотел заговорить сам. Он хотел поклясться, что, честное слово, даже из своей комнаты не выйдет, если его сейчас отпустят домой. Никому снаружи не придется из-за него беспокоиться, все будет в порядке. Но он, конечно, промолчал. Конечно, его не отпустят домой. Не место ему дома.
— В освобождении под залог отказано, — сухо сказал мировой судья и назначил слушание через неделю.
И все. И ладно. Он, правда, хотел что-нибудь сказать бабушке и отцу. Но они стояли в другом конце зала, и все, что ему пришло в голову, это подмигнуть им — глупо, как будто он не понимает, что натворил. Похоже, он самое важное делает не так. Он думал, что, может быть, все хотят, чтобы он умер, чтобы его на свете не было — невелика потеря.
Может, кто-нибудь из детей этой женщины (Эд Конрад сказал, их у нее двое) убьет его в суде в следующий раз. Так бывает, он по телевизору видел. Все будет быстро и неожиданно, и он от всего освободится, даже не заметив, как это вышло.
Родди пришлось собраться с духом, чтобы спросить Эда Конрада:
— А та женщина?
Он только знал, что она жива, потому что обвинение было в покушении на убийство, а не в убийстве.
Адвокат вздохнул. Он вообще много вздыхает, хотя Родди с ним не так давно знаком.
— Она в больнице, пробудет там еще долго. Ты не знал, что она парализована? Очень меткий выстрел для того, кто, если ему верить, ружья в руках не держал.
Парализована. Блин. Он даже как-то не отреагировал на презрение в голосе Эда Конрада. Даже его собственному адвокату противно на него смотреть. Что говорить о ее семье.
И о его собственной.
И это он сделал? Он, который ничего серьезного или важного за всю свою жизнь не сделал, причина всего этого? Сколько раз он, когда был маленький, мечтал, что станет кем-нибудь совсем другим, или хотя бы сделает что-то такое, что обычно не происходит в жизни таких, как он. Он представлял себе разные ситуации, в которых мог бы стать героем: например, Майк или какой-нибудь ребенок тонет, а он бросается в воду — бурную, с камнями, — и вытаскивает его на берег. Он хотел быть героем на фотографии в газете, кем-то, кто сделал что-то запоминающееся, заметное, серьезное. Теперь он стал кем-то другим. Сделал нечто запоминающееся, заметное и серьезное. Может, его фотографию напечатали в газетах, он не знает, как в таких случаях бывает. Он к этому не стремился, он совсем не это имел в виду.
День здесь начинается с громкого сигнала подъема, скрежещущего в динамиках на потолке коридора. Родди к тому времени уже просыпался, все три дня. Все кричат, ругаются, шумно встают. Нужно застелить постель, одеться и более-менее привести себя в порядок. Здесь все одеты в коричневые спортивные костюмы. Сложение у Родди совсем не под спортивный костюм. На некоторых они сидят в обтяжку, это выглядит круто, а на Родди костюм висит мешком.
После сигнала у них на все про все минут двадцать. Потом двери камер открываются, всех выстраивают в коридоре и гонят, как стадо — по
Родди думает, что если те, кто здесь заправляет, хотели бы, чтобы всем было по-настоящему плохо, чтобы все понимали, что с ними происходит, нужно было бы заставить всех оставаться после сигнала в постели. Пусть лежат, думают о бесцветном, тупом дне, который им предстоит, и сами делаются бесцветными и тупыми — хотя бы некоторые. Вот это было бы наказание так наказание. Но может быть, те, кто составляет расписание, думают, что ночь для этого подходит лучше, и в этом тоже есть смысл: каждую ночь Родди подолгу не может заснуть, крутится и ворочается, как будто стоит улечься по-другому, и все волшебным образом переменится. Если бы одну боль можно было заглушить другой, он бы бился головой о стены.
Поэтому его не удивляет, что здесь столько насилия. Ничего особо серьезного он, правда, пока не видел, потому что охрана все время рядом, но то и дело что-то вспыхивает: то двое как будто случайно толкнут третьего, то бильярдный кий пойдет в дело в комнате отдыха, то в душевой кто-нибудь что-нибудь скажет. Воздух полнится раздражением, пахнет им. Дикие животные, наверное, ведут себя так же: постоянно настороже, следят за всеми движениями и запахами. Кролики, которых ему случалось спугнуть. Кроты и сурки, ищущие укрытия под землей. Жабы и насекомые, предусмотрительно сливающиеся с окружающим пейзажем. Только у них это не раздражение, не агрессия, направленная вовне, просто вопрос выживания.
Здесь это, возможно, тоже вопрос выживания, хотя и в другом смысле. Вот Родди — он не качок, но за ним стоят слова: покушение на убийство, вооруженное ограбление.Даже здесь это серьезные слова. Он все время вспоминает Шона Пенна, или вроде того, какого-нибудь невысокого актера, который играл заключенного. И ходит немножко вразвалочку, но не до такой степени, чтобы это выглядело вызывающе. А еще он зовет себя Род. Мальчику по имени Родди здесь делать нечего. Вот Род, тот может быть и покушавшимся на убийство, и вооруженным грабителем. Род, наверное, и есть тот, в кого превратился теперь Родди или по крайней мере потихоньку превращается.
После того быстрого слушания в первый день — оно заняло не больше пяти минут, хотя дорога в суд и ожидание там заняли куда больше, — его снова привезли сюда, в следственный изолятор. Охранник сказал, что у него встреча с каким-то дядькой, который называется «консультант», и отвел его в кабинет. Тот дядька сидел за столом, перед ним была папка и куча всяких бумаг и бланков. Он поднял глаза и сказал:
— Здравствуй, Родди, я Стэн Снелл, мы с тобой будем работать вместе, чтобы кое-что выяснить и определиться, чем тебе заняться в будущем.
— Род, — впервые поправил он.
— Хорошо, как скажешь.
Взрослый мужик, лет тридцать пять, интересно, зависит от него что-нибудь, что за поганую работенку он тут делает? Что он из себя представляет, было, в общем, неважно, но просто Родди его не знал, а он распоряжался его жизнью.
Определимся, чем заняться в будущем? Родди как-то не думал о будущем. Он не думал, что будет заниматьсячем-то, думал, что просто будет где-то: здесь, потом в другом месте.