Тяжкий груз
Шрифт:
— Хорошо, если так, — хмыкнул он. — Только помни, что он не космоплаватель и может тебя неправильно понять.
— На что ты намекаешь?
Она бросила взгляд в сторону открывшегося кейса и увидела внутри пустоту.
— Ни на что. Я говорю совершенно прямо — он может тебя неправильно…
— Что ты делаешь? — окончательно вынырнула Вильма из зазеркалья, увидев в отражении, как Радэк снял с переборки пестрящую природой открытку.
— Уборку, — невозмутимо ответил он и положил открытку в кейс.
— Но это не мусор, это же… Эй! — воскликнула она, увидев, как его рука потянулась к фотокарточке состава экипажа буксира Ноль-Девять двенадцатилетней давности, — Это же память.
— Все будет здесь, — холодно
— Руки! — выхватила она из его пальцев пожелтевший лист бумаги, украшенный рядами красивого рукописного текста, — Это же Туриль написала.
— Вильма, это все, — указал он двумя указательными пальцами на переборку, обклеенную всевозможной «памятью», — должно переехать туда, — его указательные пальцы посмотрели в кейс. — Это временно, но так надо.
— Зачем?
— Затем, что к нам приедет человек с камерой, — проговорил он это успокаивающим тоном, словно колыбельную, и осторожно отнял у нее лист. — И он этой камерой будет пользоваться по назначению. Нельзя, чтобы он заснял все это.
— Почему?
— Не задавай глупых вопросов. Если он снимет космический корабль, обклеенный изнутри горючими материалами, вся галактика узнает, что мы олухи, которые халатно относятся к пожарной безопасности. Скажу честно, на всю галактику мне наплевать, но вот портить отношения с начальством мне бы совсем не хотелось.
Вильма стиснула челюсти так, что у нее заболели зубы. Радэк был прав, словно стоматолог, который настаивал на удалении ноющей нижней восьмерки, и ей оставалось лишь смиренно открыть рот и зажмуриться, но в данном случае рот требовалось наоборот закрыть.
— Оставь фотографию Андрея.
Он не удостоил ее ни ответом, ни коротким кивком головы. Запретная тема была для него так же неприятна, как и для всех остальных, но Радэк при всей своей напускной фактуре черствого сухаря всегда носил с собой щепотку учтивости и капельку понимания. По крайней мере Вильма в это свято верила, и Радэк до сих пор ни разу ее не разочаровывал. Отвернувшись, она подошла обратно к зеркалу. Вплотную. Чтобы загородить собой все, что творится на заднем плане. Ей было не по себе от мысли, что когда она обернется обратно, то уже не узнает комнату, и как она ни старалась, вновь сосредоточить внимание на своей внешности уже не получалось. С громким шелестом Радэк срывал с переборок горючие материалы с неумолимостью маньяка, срывающего одежды с заплутавшей выпускницы. Все чувства кричали, что она должна остановить его, но Радэк был слишком сильно прав, чтобы вот так просто кидаться в истерику. В последнее время вокруг нее было слишком много правых. Хотелось бы и ей однажды быть правой, призывая окружающих не лишать ее бумаги. С приходом цифровых технологий информация стала слишком зыбким понятием, но стоило только записать эту информацию на бумагу, как закорючки приобретали вполне реальную фактуру, щекочущую кончики пальцев. Бумага была одним из немногих атрибутов, придававших холодным стенам космического буксира некоторое подобие домашнего уюта, на ряду с кофе, мягкими тапочками и… на этом список внезапно обрывался.
— Вильма.
Она обернулась, и в ее груди что-то ненадолго сжалось от лица русого мужчины, улыбающегося ей с обнаженной переборки. Его лицо перестало теряться в волокнистом оперении, и лишь подчеркивало собой образовавшуюся пустоту. Комната отдыха стала не просто более пустой. Она стала более чужой. Или чужой тут стала сама Вильма.
— Да? — ответила она, проглотив эмоции, кипевшие на кончике языка.
— Я тебя чем-то обидел?
— Нет, — мотнула она головой, кривя губы. — Ты прав, наш корабль нельзя снимать в таком виде.
— Я не об этом, — закрыл он кейс, словно крышку гроба. — Ты в последние несколько дней какая-то необщительная.
— К слову ничего не приходится.
— Почти
— Работа изматывает.
— Стала больше ворчать.
— Что ж, — пожала она плечами. — Видимо, у нас с тобой много общего.
— Это меня и настораживает, — схватил он кейс за ручку и стащил со столешницы. — У нас с тобой отродясь не было почти ничего общего.
Радэку была присуща некоторая грубость в интонации, и порой он мог даже сказать «доброе утро» так, чтобы это было похоже на какое-то страшное оскорбление. Вот и теперь сложно было разобрать, выразил он беспокойство или раздражение. Скорее всего что-то среднее, но по-настоящему Вильму обидело то, что после этих слов он просто взял и вышел из кают-компании, не став углубляться в расспросы.
Кодекс поведения расставлял определенные рамки в манере общения. Нельзя отстраняться от коллег, нельзя навязываться коллегам, нельзя нагружать их своими сугубо личными переживаниями и нельзя совать нос не в свое дело, если это дело действительно не твое. Любое общение должно укладываться в рамки комфорта, и Радэк несколько своеобразно, но все же соблюдал это правило, чего нельзя сказать о Вильме, которая в глубине души ожидала, что однажды Радэк резко отрастит свой нос и засунет его в ее дело по самое не хочу. Возможно, Вильма жаждала внимание, возможно она хотела уже наконец-то кому-то выговориться, возможно, она хотела, чтобы ее наоборот все оставили в покое. В общем, Вильма и сама точно не знала, чего хотела.
Вернувшись мыслями в свое отражение, она уперла руки в бока, склонила голову на бок и оттопырила плечи. Что-то было не так. Тогда мешковатая куртка слетела с ее плеч, и Вильма повторила позу, обнажив из-под улыбки слегка потускневший оскал. Облегающая белоснежная футболка, повторяющая контуры ее тела, позволила произвести должный эффект. Теперь все было как надо. Можно было хоть сейчас украшать собой на настенный календарь. Наконец-то хоть что-то немного приподняло ей настроение. Далеко не каждая женщина могла похвастаться тем, что она самая красивая в радиусе сорока миллионов километров. А те, которые могли, уж точно не могли похвастаться тем, что при всем этом они вот-вот получат руководящую должность на космическом корабле.
«Капитан» — беззвучно произнесла она губами своему отражению, и не почувствовала никакого ликования перед этим словом. Ей казалось, что она должна радоваться, но она почему-то не находила в себе ничего, кроме отдаленного чувства тревоги. Она очень хотела стать капитаном, но при этом отчаянно не желала им быть. Издав недовольный рык, она уселась на свою спальную полку и схватилась за свою дурную голову. Надо взрослеть и как можно скорее, подумала она и бросила полный ненависти взгляд на неуч, лежащий на столике неподалеку. Взрослеть тоже совсем не хотелось.
Грузовая баржа массой в семьдесят два миллиона тонн мертвым грузом препятствовала буксиру Ноль-Девять в наборе скорости. За последние несколько веков технологии компенсации перегрузок и деформационных сплавов сделали несколько уверенных шагов вперед, но миллионы тонн груза — это все еще серьезный аргумент. По бумагам двигатели тяжелого буксира были самой мощной движущей силой в истории человечества, и могли безопасно достигать тяговой силы почти в два с половиной тераньютона. Методом простых вычислений получается, что такие двигатели могут придавать семидесяти двум миллионам тонн объективное ускорение в тридцать четыре метра в секунду в квадрате, однако по инструкции грузовую баржу крайне не рекомендуется нагружать более чем тридцатью метрами в секунду в квадрате, чтобы эта баржа не превратилась в металлолом под собственным весом. Для соблюдения запаса прочности буксир шел на тяге в два тераньютона, что соответствовало примерно двадцати семи с половиной метрам в секунду в квадрате, и когда Ленар наконец-то признался, что маневры все же надо скорректировать, Вильма тихо взревела.