Тышлер: Непослушный взрослый
Шрифт:
Елена Гальперина для Саши Тышлера явилась неким «прообразом» женщины, которую он встретит гораздо позже, тоже «книжницы» — Флоры Сыркиной. Но Гальперина более трагический, смешной, «достоевский» ее вариант… И ее чувства к Тышлеру трагически двойственны, мучительны. Она и иронизирует над его «мещанством», ощущая свое духовное превосходство, и ничего не может поделать со своей «беззаконной» любовью, где он играет «первую скрипку», а она его ждет, ревнует, злится…
Дочь Елены Гальпериной-Осмеркиной Татьяна, вспоминая свою обожаемую мать, все же не может удержаться от веселой иронии в ее адрес. Мать к быту была совершенно не приспособлена, почти Катерина Ивановна из «Преступления и наказания» любимого ею Достоевского.
На голову же свалился тяжелый послереволюционный, потом послевоенный
После ташкентской эвакуации в их квартире на Мясницкой временно остановилась Анна Ахматова. Гальперина не только уступила ей свою комнату, но и позвала домработницу матери, чтобы та «ухаживала» за Ахматовой. На себя в этом качестве она, видимо, совсем не надеялась.
Татьяна Осмеркина вспоминает, как на даче в Верее мать по рассеянности насыпала им с сестрой в чай сахар, смешанный с манкой, и как они обе безутешно расплакались.
На той же даче Елена Гальперина пыталась варить клубничное варенье, но оно всегда почему-то разваривалось (а у Насти — ягодка к ягодке).
— Леночка, что это? — подходя, весело спрашивал Саша Тышлер.
— Это джем! — чуть не плача с досады, отвечала она. Замечает такие мелочи! Мещанин!
Она гордо несла свою высокую неприспособленность к низкому быту, свой «антимещанский» настрой, свою подозрительную в те годы любовь к Достоевскому.
— Леночка, зашейте же чулок! — подначивал Саша Тышлер. Чулок? Какая ерунда! И нитки куда-то закатились. А томик Достоевского всегда под рукой, и Пушкин. Она читает его Саше Тышлеру наизусть, и тот жадно слушает — будто в первый раз. Может, так оно и есть? Он вообще очень «темный» (недаром женился на необразованной Насте), мало читал и совершенный «мещанин». Говорит ей, заходя иногда в их с Осмеркиным не слишком прибранную берлогу с грудой книг на столах и этажерках (в их доме царило «небрежное отношение к вещам»):
— Леночка, зачем вам книги? От них только пыль!
И смотрит весело. Не понять, в шутку или всерьез. Нет, всерьез, всерьез! Ему отсутствие пыли дороже книг!
Ах, не от нашей ли милой и нелепой «книжницы» идет слух, что Тышлер впервые услышал «Короля Лира» в пересказе Михоэлса?!
А мы ведь знаем, что у него самого в молодости была богатая библиотека с авторами от Данте до Гегеля, которую в трудную минуту пришлось распродать… Впрочем, выскажу еретическую мысль. Расставался он с библиотекой, возможно, даже с некоторым облегчением. «Леночка» хотела в нем видеть такого же, как она сама, «книжника», своего двойника. А он был иной. Он не был «читателем Достоевского». Натура живого действия, фантазии, интуиции, он не «жил книгами», хотя поэзию (квинтэссенцию лирического начала в любом искусстве!) чувствовал сильно и глубоко. Ахматова впоследствии скажет, что встречала только двух художников, понимающих поэзию — Модильяни и Тышлера.
Кстати говоря, с Модильяни Тышлера роднит не только любовь к поэзии, но и интерес к женскому лицу(в эпоху, когда лица вообще стали исчезать с полотен), что, возможно, является прямым следствием любви к поэзии.
А Елена Гальперина, соседка по дому, книгами, действительно, жила. И давала ощутить высоту искусства другим, в особенности юным сердцам.
О ней оставили восторженные отзывы узнавшие ее в подростковом возрасте Юлик Лабас и Белла Тышлер.
Взрослый Юлий вспоминает, как двенадцатилетним подростком, пережив войну и эвакуацию, еще при жизни Сталина впервые услышал от нее стихи Максимилиана Волошина «Суздаль да Москва» («Разорила древние жилища, / Подожгла хоромы и хлеба, / И пошла обманутою нищей и рабой последнего раба») и заплакал [111] .
111
Лабас Ю.Когда я был большой. М., 2008. С. 104. У Волошина: «Подожгла посады и хлеба, / Разорила древние жилища, / И пошла поруганной и нищей, / И рабой последнего раба». — Прим. авт.
Как нужно было прочесть эти стихи, чтобы такой «бывалый» мальчишка расплакался!
Дочь Тышлера Белла пишет о совместных с Еленой Гальпериной прогулках по Верее после войны: «Папочка присаживался на свою скамеечку-трость, складывал руки на груди, закрывал глаза, подставляя лицо солнечным лучам, и находясь в состоянии полного блаженства, просил Елену Константиновну что-нибудь почитать. И она читала нам Пушкина. Человеком она была выдающимся. Отец заслушивался ее чтением и восторгался ее памятью. Во время таких встреч папочка не просто сидел и слушал Елену Константиновну, он ее рисовал. С приходом Флоры в отеческий дом их дружба закончилась» [112] .
112
Тышлер Б.Воспоминания об отце. Рукопись.
Это так. Флора Сыркина в конце концов вытеснила свою предшественницу-интеллектуалку из жизни Тышлера. Но это произойдет в конце 1950-х годов.
А пока что их отношения, тайные, опасные, страстные и мучительные (с ее стороны), нежные и легкие (с его), — все длятся и длятся. Она воспитывает его вкус, дает интеллектуальный и эмоциональный импульс в работе. Тышлера всегда «зажигали» женщины.
С именем Елены Гальпериной связано одно из самых важных «явлений» тышлеровской жизни — явление Вереи.
Он был в этом городке и до 1930-х годов — с Сергеем Лучишкиным. Но это был короткий эпизод, хотя и творчески плодотворный [113] .
Елена Гальперина «открыла» семейству Тышлеров (прежде всего, конечно, Тышлеру) Верею как некую «свою вотчину», духовную обитель, где она с детства была «своей». Вообще для Тышлера, как я уже отмечала, характерны эти вечные «повторы», «рифмовки», возвраты к прежним местам, людям, а в живописи — мотивам.
Белла Тышлер пишет: «Любовь наша к Верее — заслуга Е. К. Осмеркиной. Еще в младенчестве родители привезли ее в Верею. И с тех пор она, а потом и отец не могли жить без Вереи» [114] .
113
РГАЛИ. Фонд А. Тышлера (Лучишкин С.Воспоминания о Тышлере. Рукопись). Лучишкин вспоминает о лете не то 1926-го, не то 1928 года, которое они с женами провели в Верее, причем уже тогда Тышлер стал собирать коряги и сучки, превращая их в «мчащихся ланей, веселых чертиков, змей и скорпионов». К деревянной скульптуре он вернется в 1950–1970-х годах.
114
Тышлер Б.Воспоминания об отце. Рукопись.
Иными словами, именно совместная поездка с Осмеркиными в Верею летом 1934 года сделала это место для Тышлера совершенно особенным.Они и тут жили соседями, снимали общий «дом Пчелкина» — Тышлеры внизу, а Осмеркины наверху. Не думаю, что Настю особенно радовало это соседство, но она не была «строптивой» женой, что Тышлер ценил. Хозяева дома — Пчелкины и впрямь разводили пчел. Еще и после войны в доме не было света — только на несколько часов включали движок, давая электричество. Готовили на керосинке. В смысле быта жизнь, как видим, довольно тяжелая. Но ничего — Саша Тышлер ежедневно ходил на этюды, вечерами отдыхал, принимал друзей.
Так в чем же заключалось тышлеровское «мещанство», столь изводившее бедную Елену Константиновну? У нее на этот счет был какой-то «пунктик», отчасти продолжавший давнюю российскую «антибытовую» традицию. Вспомним, что еще Белинский не хотел идти «пить чай», пока они с Тургеневым недоспорили о Боге. Быт считался «второстепенным», отвлекающим от по-настоящему важных дел.
Но у Елены Гальпериной эта «антибытовая» направленность достигла крайних пределов, парадоксально совпав с «буржуазной» неумелостью и неприспособленностью к тяжелому советскому быту девочки из «хорошей», еще дореволюционной, еврейской семьи.