Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд
Шрифт:
Подозреваю, что возвышенные места больше приспособлены для скотоводства, чем заболоченные низины – для земледелия. И в самом деле – чем дальше на запад мы продвигались, тем чаще нам попадались стада рогатого скота – породы, какой мне ни разу не доводилось видеть в Иллинойсе, длинноногих, гибких, с длинными, красиво изогнутыми рогами. Вчера нам довелось наблюдать живописную картину – «ковбои» переправляли через реку стадо, в котором было не меньше двух тысяч голов. Машинисту пришлось остановить состав во избежание столкновения с животными, и нам представилась отличная возможность понаблюдать за ними. Разумеется, мне приходилось читать о ковбоях в газетах, я видела их на рисунках художников, и теперь я понимала, что так и есть, эти мужчины и в самом деле нарядные и щеголеватые. При виде их щеки Марты стали пунцовыми – у нее была милая привычка краснеть, когда она волновалась; картина и впрямь была волнующей. Ковбои издавали странные отрывистые выкрики, подгоняя своих подопечных, и махали нам шляпами в знак приветствия. Была в этом какая-то дикая романтика – веселые парни гнали шлепавших копытами по воде коров и быков. Кто-то из охраны сказал, что они путешествуют из Техаса в Монтану, где сейчас строились ранчо и процветало скотоводство. Кто знает, может, «невесты индейцев» когда-нибудь доберутся и до тех земель: нам рассказывали, что племя шайеннов мигрирует, и посоветовали быть готовыми к внезапной и частой перемене мест.
3 апреля 1875 года
Сегодня наш поезд простоял несколько часов, пока мужчины на борту занимались «охотой» – перестреляли дюжину бизонов прямо из окна поезда. Сказать по правде, совершенно не вижу в этом никакого спортивного интереса: бизоны глупы и доверчивы, как дойные коровы. Бедные бестолковые животины просто бродят вокруг, падая один за другим, точно мишени в тире на ярмарке, пока мужчины из поезда, включая наших охранников, точно ополоумевшие мальчишки вопили и горлопанили, поздравляя друг друга с удачной охотой. Женщины по большей части хранили молчание, зажимая носы платочками по мере того, как вагон наполнялся едким ружейным дымом. Этот фарс показался мне пустой тратой времени – подстреленные быки падали там, где их настигала пуля, кое-кто не был убит, а только ранен – эти жалобно мычали. Попадались и коровы с телятами, которых стрелки так же радостно отправляли в расход. Вчера я замечала вдоль путей кости и туши убитых животных на разной стадии разложения, как не могла не обратить внимания на удушающую трупную вонь. Столь отвратительное явление, должно быть, выглядело отвратитель но в глазах Бога, да и человека. Я не смогла удержаться от мысли: какое же глупое, безжалостное существо человек! Кто еще на этой планете убивает из удовольствия?
Наконец-то наш поезд тронулся: очевидно, мужчины утолили жажду крови.
8 апреля 1875 года
Форт-Сидней, территория Небраска
Мы прибыли в первое место назначения и разместились в домах офицеров в ожидании нового этапа путешествия. Нас с Мартой разлучили, и меня поселили в доме офицера по имени лейтенант Джеймс. Его молчаливая и анемичная жена Абигейл, кажется, относится к нам с тем же высокомерием, с каким нам то и дело приходилось сталкиваться с начала нашего путешествия. Хотя «официально» мы отправлялись к язычникам как миссионеры, все вокруг, кажется, были неплохо осведомлены об истинных целях нашего вояжа и презирали нас за это. Должно быть, я чересчур наивна, чтобы ожидать чего-то иного – что к нам должно было возникнуть какое-то уважение, как к добровольным участницам социально-политического эксперимента, но, разумеется, недалеким людям вроде лейтенантовой жены всегда нужен кто-то, на кого они могут смотреть сверху вниз, вот она и записала нас в шлюхи.
Вскоре после нашего прибытия моя хозяйка постучалась в дверь моей комнаты, и когда я ответила, отказалась войти, но высокомерным тоном потребовала, чтобы я не говорила о нашей «миссии» при ее детях за обеденным столом.
– Наша миссия – тайная, – ответила я. – И я вовсе не намерена ее обсуждать. Позвольте спросить, чем вызвана эта просьба, мэм?
– Дети не могли не видеть вечно пьяных, опустившихся дикарей, которые появляются в форте, – ответила женщина. – Этих грязных людей я бы и в дом не пустила, не то что за стол. И своим детям я запрещаю дружить с индейскими оборванцами. Командующий фортом велел поселить вас, но это было сделано не по нашей воле. Я не желаю, чтобы слух моих детей был осквернен упоминаниями о постыдной затее. Вам понятно?
– Совершенно, – ответила я. – И позвольте мне добавить, что я скорее умру от голода, чем сяду за ваш стол.
Так я и сделала. В течение недолгого пребывания в доме лейтенанта я не ела. Однажды утром я вышла пройтись, но тут же поймала похотливые взгляды группы солдат и каких-то людей бандитского вида, которых часто увидишь в форте. Их пошлые шуточки заставили меня, пусть неохотно, оставить всякую надежду пройтись. Кажется, наша миссия была самым известным секретом во всем форте, и, кажется, все, кто знал о ней, чувствовали угрозу и ужасались. А, да ладно – все это на меня почти не влияло. Я давно привыкла делать то, что неудобно… «неприлично»… Откровенно говоря, мне столько пришлось натерпеться от так называемых «цивилизованных людей», что теперь перспектива жить среди дикарей вовсе не пугает меня.
11 апреля 1875 года
Мы снова в пути – военный поезд везет нас в Форт-Ларами. В Сиднее мы лишились еще нескольких товарок. Должно быть, когда конечный пункт был так близок, они смалодушничали и передумали – а может, их разубедили в семьях, где они жили.
А может – и скорее всего – они приняли слишком близко к сердцу жалкое зрелище, которое представляли собой обитавшие возле форта дикари. Должна признать, более неприглядных пьяниц и нищих мне видеть не доводилось. Грязные, в лохмотьях, они спали прямо на земле, в собственных нечистотах. Господи, если бы мне сказали, что среди них – мой будущий муж, я бы и сама передумала! Как же они, должно быть, воняли…
Тем не менее в Форт-Сиднее мою подругу Фими приютила семья чернокожего кузнеца. Многие из женщин отказывались селиться с негритянкой. В свете того, что каждой из нас предстояло сожительствовать с человеком иной расы и более темнокожего, рожать ему детей, подобная избирательность казалась мне излишней – держу пари, когда мы окажемся среди дикарей, нужда в ней отпадет вовсе. На самом деле я надеялась, что Фими с каждым днем будет становиться неотличимее от нас… от белых женщин.
Кузнец и его жена очень тепло отнеслись к Фими и дали ей одежды в дорогу. Они же рассказали, что «свободные» индейцы, с которыми нам предстояло жить, совсем не были похожи на торчавших в форте бездельников, и вообще шайенны – одни из самых красивых и чистоплотных обитателей прерий. А женщины у них очень добродетельны. Для нас всех эти сведения стали большим облегчением.
Новый поезд предлагал условия более спартанские, нежели тот, на котором мы ехали раньше: сиденья оказались обычными скамьями неполированного дерева; точно нас медленно, но верно лишали благ цивилизации. Марта вся извелась; бедная немая девочка Сара впала в полуистерическое состояние: бедняжка изгрызла ногти почти до мяса; даже Гретхен утратила обычную бойкость и веселье и стала задумчивой и тревожной. Остальным тоже было невесело. Южанка Лавлейс то и дело исподтишка прикладывалась к фляжке с «лекарством», прижимая к груди старую пуделиху. К выражению непреходящего удивления на лице мисс Флайт тоже добавилось определенное беспокойство. Наша «черная вдовушка» Ада Вейр, и без того молчаливая, больше обычного смахивала на ангела смерти. Сестры Келли, кажется, насмотревшись в окно на бесконечность и пустынность прерии, тоже утратили немалую часть своей уличной бравады и приуныли. Вместо того, чтобы рыскать по вагонам, они сели друг напротив друга, точно отражения в зеркале, и стали смотреть в окно. Но был и один немаловажный плюс: Нарцисса Уайт молилась теперь не громогласно, а про себя.
Только Фими, дай ей Бог здоровья, кажется, остается спокойной и не колеблется – гордо держит голову и слегка улыбается. Сдается мне, она столько пережила, что у нее есть силы пережить и это. Она была воплощением уверенной силы.
А немного позже она несказанно удивила нас. В тот момент все остальные были на грани отчаяния, уставшие от долгого пути, ожидающие своей участи с унынием и страхом, и ехали в тишине, уставясь в окно, за которым не было ничего, кроме пустынной жути – сухая земля, камни и ни одного деревца; в краю, где нет ничего интересного, краю, как никакие другие созвучному нашему настроению, точно предзнаменование страшному миру, куда нас уносил поезд. И тогда Фими запела – своим низким, мелодичным голосом она завела песню чернокожих рабов про подземную железную дорогу:
Этот поезд нас к свободе везетЭтот поезд нас к свободе везетЭтот поезд нас к свободе везетПоезд везет нас к свободеСадись в него, он тебя спасетСадись в него, он тебя спасетСадись в него, он тебя спасетРасскажешь нам свою историю…Вскоре все глаза были устремлены на Фими, и кто-то из девушек улыбнулся про себя; точно зачарованные, мы внимали ее словам: