Тысяча благодарностей, Дживс
Шрифт:
– А я нет.
– Мадлен тоже не может. Она рвет и мечет, и меня это не удивляет: я могу влезть в ее шкуру. Это не пустяк, знаешь ли, когда девушка рассчитывает стать графиней Сидкап, а жених ей говорит: "Это была первоапрельская шутка, голубушка. На самом деле тебе предстоит стать миссис Спод". Если бы в свое время мне сказали, что Тома сделали пэром, а потом оказалось бы, что он собирается отречься от титула и мне никогда не бывать леди Маркет-Снодсбери. я взбрыкнула бы, как мулица. Титулы для девушки - все равно что валерьянка для кошки.
– И ничего нельзя сделать?
– Лучшим вариантом для тебя было бы пойти к нему и сказать, что мы все восхищаемся им как лордом Сидкапом и что было бы жаль, если б он снова стал называться ужасной фамилией Спод.
– Нет ли какого-нибудь другого, лучшего
– Хм, надо подумать.
Мы погрузились в молчаливое размышление, в моем случае оно было тревожным. В этот момент я еще не в полной мере оценил подстерегающую меня опасность, но любая трещина в лютне между Сподом и Мадлен всегда заставляла меня недовольно морщиться. Я все еще пытался измыслить некий план, по которому мне не нужно было бы говорить Споду, как было бы жаль, если б он перестал зваться графом Сидкапом и возвратился к ужасной фамилии Спод, когда мое раздумье было прервано: из сада в открытую дверь вошел кот Огастус, на этот раз бодрствующий и в полной мере владеющий всеми способностями, какие у него были. Без сомнения, он видел меня сквозь пелену сна во время моего разговора с Дживсом, и, когда я ушел, он последовал за мной, полагая на основании опыта наших совместных завтраков, что где я, там его непременно ждет порция копченой селедки. Напрасные надежды, само собой. Не станет прилично одетый мужчина носить в кармане копченую селедку. Но один из уроков, преподанных нам жизнью, заключается в том, что коты всегда остаются котами.
Оказавшись рядом с одним из этих млекопитающих, я, как всегда в таких случаях, сказал: "кис-кис-кис" и попробовал почесать своего бессловесного друга за левым ушком, но мысли мои были далеко. Чем больше я раздумывал над недавним разговором, тем меньше мне нравилось сообщение пожилой родственницы. Сказав Огастусу, что через минутку я буду в его распоряжении, я выпрямился и хотел было расспросить тетку поподробней, но ее поблизости не оказалось. Должно быть, вздумала еще раз подкатиться к Л. П. Ранклу, и, возможно, прямо сейчас произносит перед ним речь в защиту интересов Таппи. Конечно, я желал ей удачи и был рад, что у нее полоса везения, но тем не менее пожалел, что ее тут нет. Когда ваш ум отягощен проблемами, "взнесшимися мощно", стоит вам остаться наедине с самим собой, как у вас начинает сосать под ложечкой. Без сомнения, мальчик, который "стоял один на палубе горящей, когда бежали все" [Цитата из стихотворения английской поэтессы Фелиции Доротеи Хеманз (1793-1835) "Казабьянка"], чувствовал то же, что и я.
Однако мое одиночество продлилось недолго. Как только Огастус прыгнул ко мне на колени и продолжил прерванный сон, дверь отворилась и вошел Спод.
Я вскочил на ноги, и Огастус "упал на землю, где - не знаю" [Цитата из стихотворения Генри Уодсуорта Лонгфелло "Стрела и песня"] как сказал поэт. Меня терзали дурные предчувствия. Многие годы наши отношения со Сподом оставались напряженными, и, встречаясь с ним теперь, я всегда опасался, что он засветит мне в глаз. Разумеется, я был не виноват в его ссоре с Мадлен, но это не помешало бы ему выступить с обвинениями в мой адрес. Это как в том анекдоте про заключенного, к которому приходит друг и спрашивает, в чем твоя вина, и заключенный дает ответ, и друг говорит: но за это тебя не имели права посадить, а заключенный отвечает: так и без всякого права обошлись. Спод не нуждался ни в каких доводах логики для того, чтобы накинуться на неугодного ему человека, и, возможно, он, подобно Флоренс, выместит свою обиду на ни в чем не повинном первом встречном. Короче говоря, я чувствовал себя приблизительно так же, как те парни из гимна, которые вздрогнули, когда, оглянувшись, увидели воинов Мадиама, "рыщущих и рыщущих повсюду".
Именно поэтому я испытал такое облегчение, когда разглядел, что его облик лишен враждебности. Спод был похож на человека, только что увидевшего, как лошадь, на которую он поставил все свои сбережения плюс то, что он сумел почерпнуть из казенной кассы, на полголовы отстала на финише от победительницы. Его лицо, о котором даже в лучшие времена ничего веселого не скажешь, было искажено и перекошено, но скорее от боли душевной, чем от желания кого-либо изувечить. И, хотя самый приемлемый Спод - это Спод отсутствующий, на втором месте по приемлемости идет Спод искаженный и перекошенный
– А, здравствуйте, Спод. здравствуйте, старина. Рад вас видеть.
– Можно вас на два слова, Вустер?
– Конечно-конечно. Хоть на десять.
Он помолчал с минуту, употребив ее на то, чтобы подвергнуть меня пристальному осмотру. Потом вздохнул и покачал головой.
– Не понимаю, - сказал он.
– Чего вы не понимаете, любезный мой Спод или, скорее, любезный мой лорд Сидкап?
– спросил я дружелюбным тоном, искренне желая помочь новому Споду, изменившемуся к лучшему, в решении любой задачи, поставившей его в тупик.
– Как могла Мадлен дойти до мысли о браке с таким, как вы? Она разорвала нашу помолвку и говорит, что собирается теперь за вас. Она высказалась на этот счет вполне определенно. Все, мол, между нами кончено. Вот, мол, ваше кольцо. Я, мол, выйду за Берти Вустера и сделаю его счастливым. Яснее не скажешь.
Я помертвел с головы до ног. Даже принимая во внимание смутные обстоятельства послевоенной эпохи, я не мог предположить, что вновь на достаточно длительное время обращусь в соляной столп; но случилось именно это. Я не знаю, многие ли из моих читателей получали когда-либо промеж глаз мокрой рыбиной, но те, кто это испытал, поймут, что ощутил я, когда седьмой граф Сидкап сделал это убийственное сообщение. Все вокруг заколыхалось, и сквозь то, что принято называть мглистой мутью, мне привиделся несколько расплывчатый седьмой граф, крутящийся волчком на манер экзотических танцоров-кочевников в Каире, о которых мне рассказывали знакомые любители путешествий.
Я был ошеломлен. Казалось невероятным, что Мадлен Бассет вдруг даст отбой их помолвке. Но потом я вспомнил, что Спод заманивал ее в обручальные сети диадемой графини, и все более или менее прояснилось. Уберите диадему что останется? Спод, больше ничего. Не густо, решит любая.
Он тем временем распространялся о том, почему ему кажется странным, что Мадлен могла дойти до мысли о браке со мной, и очень быстро мне стало ясно, что я ошибся, не увидев в его облике враждебности. Он произносил слова сквозь сжатые зубы, а это существенный признак.
– Насколько я могу судить, Вустер, вы напрочь лишены привлекательности. Ум? Никакого. Красота? Ни капли. Хватка? Ни боже мой. Вы даже не можете стащить зонтик, чтобы вас не поймали за руку. Единственное ваше положительное качество состоит в том, что вы не носите усов. Говорят, они у вас были, но вы сжалились над окружающими и сбрили их. Это свидетельствует в вашу пользу, но этого мало, чтобы перевесить все ваши изъяны. Принимая во внимание то, как они многочисленны, остается предположить одно: на романтическую душу Мадлен подействовала ваша темная репутация вора, хапающего все, что плохо лежит. Она идет за вас замуж в надежде перевоспитать вас, и предупреждаю, Вустер: вы горько пожалеете, если обманете ее надежды. Да, она отвергла меня, но я вечно буду любить это одухотворенное создание, как любил до сих пор, и сделаю все, что в моих силах, чтобы ее нежное сердечко не было разбито таким-сяким негодяем, вылитым актеришкой из массовки заштатного разъездного ревю, который что увидит мало-мальски ценное, то тут же обязательно прикарманит. И не рассчитывайте спастись от меня за стенами тюрьмы, когда вас посадят за воровство: кончится ваш срок - я буду ждать на выходе и разорву вас на куски. А потом, - добавил этот зануда, - станцую на ваших потрохах в сапогах с подковами.
Умолкнув, он вынул портсигар, поинтересовался, нет ли у меня спички; я дал, он поблагодарил и вышел.
Даже от самого поверхностного взгляда не укрылось бы, что оставшийся после его ухода Бертрам Вустер находится не в лучшей форме. Перспектива оказаться связанным на всю жизнь с девушкой, которая будет, спустившись к завтраку, закрывать мои глаза ладошками и говорить: "Угадай, кто это", так подорвала мой боевой дух, что я стал похож на трусливого серенького зверька, о котором, как утверждает Дживс. писал поэт Бернс [Имеется и виду стихотворение Бернса "К полевой мыши, разоренной моим плугом"]. В критические моменты мое правило - смотреть на дело с лучшей стороны, но это, должен оговориться, возможно лишь, когда она вообще есть, эта лучшая сторона, а в данном случае ею даже не пахло.