Тысяча и один день
Шрифт:
Кажется, он понимает, что я не шучу. Среди зрителей становится тихо.
– Федор Шпонька, техник корабельных систем связи…
– Что же ты, Федор Шпонька, в драку полез, а? Наверное, причина была серьезная?
– Он мне весь полет прохода не давал, измывался! Отморозок!
– Перестань визжать, надорвешься, – морщусь я. – Кто начал драку?
– Ну я… Двинул ему в зубы. Жаль, мало!
– Пять нарядов на уборку санузлов базы, по нечетным числам, – выношу я свой приговор. – Сегодня у нас нечетное? Можешь приступать прямо сейчас. Где что лежит, спросишь
– За что-о?! – крик души.
Придется объяснить.
– За глупость. Она у нас наказуема, как и везде. Плюс еще пять нарядов за неуместные вопросы. Итого десять. В следующий раз наказание будет строже. Все. Свободен. Давайте сюда второго.
Неумело цокая магнитными подошвами по полу – видно, что еще не привык, – наказанный Шпонька удаляется, растерянно оглядываясь на зрителей и пытаясь понять: не повезло ему сегодня или наоборот?
Конечно, повезло, дурашка.
Я теряю к нему интерес и оборачиваюсь ко второму любителю помахать кулаками. Подталкиваемый в спину доброхотами из зрительской массы, этот приближается – цок-цок – ко мне и рапортует, не дожидаясь подсказки. Ухо, значит, чуткое. Уловил. И, как видно, очень быстро ориентируется в новых ситуациях.
– Илья Лучкин я, техник по системам жизнеобеспечения.
Ох не нравится мне этот Илья Лучкин! Никогда не причислял себя к физиономистам, но эта заплывшая толстым подкожным жирком ряшка и глубоко посаженные глазки внушают мне инстинктивное недоверие. А главное, радостная готовность как склониться перед сильным и по мановению его мизинца вылизать вокруг него пол, так и первым вцепиться в глотку тому, кто хоть на миг окажется слабее. Знаю я таких: они умеют безошибочно выбрать этот миг! В подполье они обычно примыкают к крайним радикалам, не имеющим иной программы, кроме как напасть исподтишка на зазевавшуюся женщину, изнасиловать и убить, и они с удовольствием насилуют и убивают, если есть стопроцентная гарантия делать это безнаказанно. И они же с не меньшим рвением идут на контакт с полицией и спецслужбами, охотно продавая своих товарищей-садюг. Стукачи из них выходят отменные. Клиническими садистами их не назовешь, -они не столь примитивны, но заедать других насмерть для них удовольствие, а расширить круг тех, кого можно жрать живьем, – цель жизни.
Интересно, каждая ли крыса мечтает стать крысиным королем?
Впрочем, я, может быть, и пристрастен… Сейчас посмотрим.
– Причина драки? Твой вариант. Илья Лучкин успокоился удивительно быстро, и голос его на удивление ровен:
– Вариант один и тот же: этот псих на меня напал, я защищался. Да ведь он сам сознался.
– Псих оттого, что напал, или оттого, что сознался? – спрашиваю я.
Смешки. Лучкин делает вид, что не понял вопроса.
– У него были основания начистить тебе рыло? – уточняю я.
– Нет. И у меня не рыло, а лицо!
Вот как. Он еще ерепенится. По-моему, у него все-таки рыло, но если он думает, что лицо, возражать не стану. Как раз лицо он больше всего боится потерять, хорошо понимая, что влип в неприятную историю и лихорадочно ища, как из нее выпутаться, не уронив себя в глазах… Оглядываю столпившихся у стены и в проходе зрителей – так и есть, среди них вкраплено несколько незнакомых физиономий. Вот в их, значит, глазах.
– Вчерашнее пополнение – шаг вперед, – командую я. Нестройное цоканье магнитных подошв.
– Ты, – обращаюсь я к щуплому пареньку, – подтверждаешь его слова?
В ответ – очень поспешный, но немного растерянный кивок.
– Не слышу!
– Да. Подтверждаю… – почему-то шепотом.
– Оснований для драки не было?
– Не было… – еще тише.
– Ясно… ты? – тычу я пальцем в направлении следующего, плотного коротышки. У того заранее заготовлен ответ:
– Не знаю. Может, чего и было – не видел… Я много спал во время перелета…
– Спал два с лишним месяца? Замечательно. Все порядочные эксмены произошли от Первоматери, а ты, значит, от суслика. Так?
Зрители веселятся, а мне не до смеха. Скольких эта гадина уже успела запугать? Неужели всех?
– Брось, Саймон, – морщится высокий белобрысый парень, крайний справа. – Правильно Федька ему врезал. Поделом. Жаль, я поздно пришел, а то бы еще от себя добавил. Шкуры вы. Чего испугались: сортиров, что ли, никогда не мыли? Тьфу!
– Назовись, – резко бросаю я, вперив в высокого хмурый взгляд. Не хочу показать, что внутри у меня все содрогнулось от удовольствия.
– Мустафа Безухов, пилот-стажер. Ускоренные курсы.
– Тим Гаев, пилот. – Я поднимаю руку в приветствии, вызывая удивленный шепот. Что ж, пусть рейтинг Мустафы Безухова немного подрастет. Наверное, многие понимают: дело не только в том, что он мой коллега. Есть смысл избавить смелого парня от шпыняния и придирок не по делу, какими изобилует жизнь новичка на Ананке, иначе кому-то очень скоро придется предстать перед судом старожилов, а кому-то – залечивать в лазарете полученные увечья. Этот не задумается пустить в ход кулаки в ответ на оскорбление.
А кроме того, я рад оттого, что могу указать, из какой книги какого автора случайный перебор некогда выудил его фамилию. Не настолько велика моя литературная эрудиция, чтобы знать, герои каких книг носили фамилии Шпонька и Лучкин, а Безухов – знаю. С именем Мустафа тоже все понятно: не иначе приемник-распределитель направил сданного мамашей младенца в какой-нибудь азиатский питомник.
Остальных новичков я одариваю долгим взглядом – пусть сделают выводы – и поворачиваюсь к подсудимому. Ох, боюсь, он еще не понял, что стоит перед судьей…
– Ты еще здесь? Двадцать нарядов на уборку сортиров. По четным числам. Марш. Эй, найдите кто-нибудь Шпоньку, скажите ему, что по рассмотрении дела половину нарядов я с него снял. Хватит с него и пяти на первый случай…
А вот этого червивая душонка Ильи Лучкина вынести не может. Несправедливо же! Это ему первому дали в морду!
Что он может знать о справедливости? Но как ему ее хочется! Разве то, что его раскусили и берут в оборот, – справедливо? Разве для этого он с малых лет мучил слабейших и пресмыкался перед сильнейшими?