Тысяча И Одна Ночь. Книга 2

без автора

И тогда везирь поднялся с груди своего сына и сказал: "Дитя моё, я простил тебя!" - и его сердце взволновалось, а сын его поднялся и поцеловал реку своего отца, и тот сказал: "О дитя моё, если бы я знал, что ты будешь справедлив к Анис аль-Джалис, я бы подарил её тебе".
– "О батюшка, как мне не быть к ней справедливым?" - спросил Нур-ад-дин.

И везирь сказал: "Я дам тебе наставление, дитя моё: не бери, кроме неё, жены или наложницы и не продавай её".
– "Клянусь тебе, батюшка, что я ни на ком, кроме неё, не женюсь и не продав её", - отвечал Нур-ад-дин и дал в этом клятву и вошёл к невольнице и прожил с нею год. И Аллах великий заставил царя забыть случай с этой девушкой.

Что

же касается аль Муина ибн Сави, то до него дошла весть об этом, но он не мог говорить из-за положения везиря при султане.

А когда прошёл год, везирь аль-Фадл ибн Хакан отправился в баню я вышел оттуда вспотевший, и его ударило воздухом, так что он слёг на подушки, и бессонница его продлилась, и слабость растеклась по нему.

И тогда он позвал своего сына Нур-ад-дина Али и, когда тот явился, сказал ему: "О сын мой, знай, что удел распределён и срок установлен, и всякое дыхание должно испить чашу смерти". И он произнёс:

"Умираю! Преславен тот, кто бессмертен! Я уверен, что скоро мёртвым я буду. Нет в деснице владыки смертного власти, И тому лишь присуща власть, кто бессмертен".

"О дитя моё, - сказал он потом, - нет у меня для тебя наставления, кроме того, чтобы бояться Аллаха и думать о последствиях дел, и заботиться о девушке Анис аль-Джалис".
– "О батюшка, - сказал Нур-ад-дин, - кто же равен тебе? Ты был известен добрыми делами и за тебя молились на кафедрах!"

И везирь сказал: "О дитя моё, я надеюсь, что Аллах меня примет!" И затем он произнёс оба исповедания и был приписан к числу людей блаженства.

И тогда дворец перевернулся от воплей, и весть об ртом дошла до султана, и жители города услышали о кончине аль-Фадла ибн Хакана, и заплакали о нем дети в школах. И его сын Нур-ад-дин Али поднялся и обрядил его, и явились эмиры, везири, вельможи царства и жители города, и в числе присутствующих на похоронах был везирь аль-Муин ибн Сави. И кто-то произнёс при выходе похорон из дома:

"В день пятый расстался я со всеми друзьями И мыли потом меня на досках от двери. И сняли все то с меня, в чем прежде одет я был, И снова надели мне одежду другую. Снесли меня четверо на шеях в моленную, И многие близ меня с молитвой стояли; С молитвой нагробною, когда ниц не падают, И все, кто мне другом был, о мне помолились. Потом отнесли меня в жилище со сводами, Где дверь не откроется, хоть кончится время".

И когда схоронили аль-Фадла ибн Хакана в земле и вернулись друзья и родные, Нур-ад-дин тоже вернулся со стенаниями и плачем, и язык его состояния говорил:

"В день пятый уехали они перед вечером, Когда попрощались мы - простились и тронулись. И только уехали - за ними душа ушла. "Вернись", - я позвал её, - спросила: "Куда вернусь? В то тело, где духа нет и крови иссякнул ток, Где кости одни теперь гремят и встречаются?" Ослепли

глаза мои от плача безмерного, И на уши туг я стал - не слышат они теперь".

И он пребывал в глубокой печали об отце долгое время и в один из дней, когда он сидел в доме своего отца, вдруг кто-то постучал в дверь. И Нур-ад-дин Али поднялся и отворил дверь, и вошёл один из сотрапезников и друзей его отца, и поцеловал Нур-ад-дину руку, и сказал: "О господин мой, кто оставил после себя подобного тебе, тот не умер, и такой же был исход для господина первых и последних. О господин, успокой свою душу и оставь печаль!"

И тогда Нур-ад-дин перешёл в покой, предназначенный для сидения с гостями, и перенёс туда все, что было нужно, и у него собрались его друзья, и он взял туда свою невольницу. И к нему сошлись десять человек из детей купцов, и он принялся есть кушанья и пить напитки и обновлял трапезу за трапезой и стал раздавать и проявлять щедрость.

И тогда пришёл к нему его поверенный и сказал ему: "О господин мой, Нур-ад-дин, разве не слышал ты слов кого-то: "Кто тратит не считая - обеднеет не зная", а поэт говорит:

Я деньги храню и дальше от них гоняю - Известно ведь мне, что дирхем - мой щит и меч моим И если раздам я злейшим врагам богатство, Сменю средь людей я счастье своё на юре. Так съем же их я и выпью я их во здравье, Не дав никому из денег моих ни фельса. И буду хранить богатства свои от всех я, Кто скверен душой и дружбы моей не хочет. Приятнее так, чем после сказать дурному: "Дай дирхем мне в долг, - я пять возвращу - до завтра. А он отвратит лицо от меня, и будет Душа тут моя подобна душе собаки. Как низки мужи, лишённые состоянья, Хоть были бы их заслуги ярки, как солнце.

О господин, эти значительные траты и богатые подарки: уничтожают деньги", - сказал он потом.

И когда Нур-ад-дин Али услышал от своего поверенного эти слова, он посмотрел на него и ответил: "Из всего, что ты сказал, я не буду слушать ни слова! Я слышал, как поэт говорил:

Коль есть у меня в руках богатство и я не щедр, Пусть будет рука больна и пусть не встаёт нога! Подайте скупого мне, что славен стал скупостью, И где, покажите, тот, что умер от щедрости!"

"Знай, о поверенный, - прибавил он, - я хочу, чтобы, если у тебя осталось достаточно мне на обед, ты не отягощал меня заботой об ужине".

И поверенный ушёл от него своей дорогой, а Нур-аддин Али предался наслаждениям, ведя приятнейшую жизнь, как и прежде, и всякому из его сотрапезников, кто ему говорил: "Эта вещь прекрасна!" - он отвечал: "Она твоя как подарок". А если другое говорил: "О господин мой, такой-то дом красив!" Нур-ад-дин отвечал ему: "Он подарок тебе".

И Нур-ад-дин до тех пор устраивал для них трапезу в начале дня и трапезу в конце дня, пока не провёл таким образом год. А через год, однажды, он сидит и вдруг слышит: девушка Анис аль-Джалис произносит стихи: