Тысяча И Одна Ночь. Книга 9

без автора

Вот что было с Зейн-аль-Мавасиф. Что же касается Масрура, то ему перестал быть приятен сон, и не поселялся в нем покой, и не было у него терпения, и когда он был в таком состоянии, в какую-то ночь его глаза задремали, и он увидел во сне, что Зейн-аль-Мавасиф подошла к нему в саду и начала его обнимать. И он пробудился от сна и не увидел её, и его ум улетел, и смутилось его сердце, и глаза его наполнились слезами, и сердце его охватило крайнее волненье, и он произнёс такие стихи:

"Привет той, чей призрак ночью нас посетил во сне, Тоску взволновав мою и страсть лишь усилив. И вот пробудился я от сна, весь взволнованный Видением призрака, пришедшего в грёзах. Но будет ли правдой сон о той, кого я люблю, И вылечится

ль болезнь любви и недуги? То руку она мне даст, то крепко прижмёт к груди, То речью приятною подаст утешенье. Когда же окончились во сне порицания И слезы мои глаза навеки покрыли, Напился я влагой уст её, и казалась мне Прекрасным вином она, как мускус пахучим. Дивлюсь я тому, что было в грёзах пронёсшихся, - Достиг от неё тогда желанной я цели. Но вот пробудился я от сна, и увидел я, Что призрака нет, а есть лишь страсть и волненье. И стал как безумный я, когда увидал её, И пьяным я сделался, вина не вкусивши. О ветра дыхание. Аллаха молю, доставь Привет от тоски моей и мира желанье! И им ты скажи, тому, кого вы все знаете: "Превратность судьбы дала испить чашу смерти".

И потом он отправился к её жилищу и не переставал плакать, пока не дошёл до него, и он посмотрел на это место и нашёл его опустевшим, и увидел он перед собой её блистающий призрак, и показалось ему, что её образ стоит перед ним. И загорелись в нем огни и усилились его печали, и он упал, покрытый беспамятством..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят шестая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Масрур увидал во сне Зейн-аль-Мавасиф, которая его обнимала, он обрадовался до крайней степени, а потом он пробудился от сна и пошёл к её дому и увидел, что дом опустел. И усилились его печали, и он упал, покрытый беспамятством, а очнувшись, он произнёс такие стихи:

"Почуял я бани запах и благовонья их И с сердцем, взволнованным тоскою, направился, Со страстью своей борясь, безумный и горестный, Ко стану, где прелести любимых уж больше нет: Он хворь мне послал разлуки, страсти и горестей, И прежнюю дружбу мне напомнил с любимыми".

А окончив свои стихи, он услышал ворона, который каркал возле дома, и заплакал и воскликнул: "Слава Аллаху! Каркает ворон лишь над жилищем покинутым!"

И затем он начал горевать и вздыхать и произнёс такие стихи:

"Над домом любви зачем рыдает так ворон, А жар мою внутренность клеймит и сжигает? Грустя о том времени, что быстро прошло в любви, Пропало напрасно сердце в страсти пучинах. Я гибну в тоске, и пламя страсти в душе моей, И письма пишу, но их никто не доставит. О горе! Как изнурён я телом, а милая Уехала! Если б знать, вернутся ль те ночи! О ветер, когда её под утро ты посетишь, Приветствуй её и встань у дома с приветом".

А у Зейн-аль-Мавасиф была сестра, по имени Насим, и она смотрела на Масрура с высокого места. И, увидев, что он в таком состоянии, она заплакала и опечалилась и произнесла такие стихи:

"Доколь приходить ты будешь в стан, чтобы плакать, А дом уже с горестью о строившем плачет? Ведь были в нем радости, пока не уехали Жильцы, и сияли в нем блестящие солнца. Где луны, которые тогда восходили в нем? Превратности свойства их прекрасные стёрли. Забудь о красавицах, которых любил ты встарь, - Смотри, не вернутся ль дни опять с ними вместе? Не будь тебя, из дому жильцы б не уехали, И ворона ты над ним тогда бы не видел".

И Масрур заплакал сильным плачем, услышав эти слова и поняв нанизанные стихи. А сестра Зейн-аль-Мавасиф знала, какова их любовь, страсть, тоска и безумие, и она сказала Масруру: "Заклинаю тебя Аллахом, о Масрур, держись вдали от этого жилища, чтобы не узнал о тебе кто-нибудь и не подумал, что ты приходишь ради меня. Ты заставил уехать мою сестру и хочешь, чтобы я тоже уехала! Ты ведь знаешь, что, не будь тебя, дом бы не лишился обитателей; утешься же и оставь его. То, что прошло - прошло". И Масрур, услышав эго от её сестры, заплакал сильным плачем и сказал ей: "О Насим, если бы мог летать, я бы, право, полетел с тоски по ней. Как же мне утешиться?" - "Нет для тебя хитрости, кроме терпения", - ответила Насим. И Масрур сказал: "Прошу тебя, ради Аллаха, напиши ей от себя и принеси нам ответ, чтобы моё сердце успокоилось и потух бы огонь, который внутри меня".
– "С любовью и удовольствием", - ответила Насим.

И потом она взяла чернильницу и бумагу, и Масрур начал ей описывать, как сильна его тоска и как он борется с муками разлуки, и он говорил: "Это письмо со слов безумного, огорчённого, бедного, разлучённого, к кому не приходит покой ни ночью, ни в час дневной, а напротив, он плачет обильной слезой. Веки от слез у него разболелись, и горести в сердце его разгорелись, печаль его продлилась, и волненье его участилось, как у птицы, что дружка лишилась, и быстро гибель к нему устремилась. О, как в разлуке с тобой я страдаю, о, как о дружбе твоей я вздыхаю! Измучило тело моё похуданье, и ливнем лью слезы я от страданья. И в горах и в равнинах теперь мне тесно, и скажу я от крайней тоски по прелестной:

"Тоска моя по их домам осталась, И страсть к их обитателям все больше. И послал я вам повесть долгую о любви моей, И чашу страсти дал мне выпить кравчий, По отъезде вашем, когда вдали живёте вы, Проливают веки потоки слез обильных. Вожак верблюдов, к становищу ты сверни - Ведь все сильней пылает моё сердце. Привет ты мой передай любимой и ей скажи: "Одни уста твои его излечат". Погубил его, разлучив с любимой, жестокий рок, И в сердце он метнул стрелу разлуки. Передай ты им, что сильна любовь и тоска моя И разлука с ней, и нет мне утешенья. И клянусь я вам, моей страстью поклянусь я вам, Что верен буду клятвам и обетам. Ни к кому не склонён, и страсти к вам не забыл ведь я. И как утешится влюблённый страстно? От меня привет и желанье мира я шлю теперь, И с мускусом он смешан на бумаге".

И удивилась сестра её Насим красноречью языка Масрура, его прекрасным свойствам и нежности его стихов и сжалилась над ним. Она запечатала письмо благоуханным мускусом, окурила его неддом и амброй и доставила его одному из купцов и сказала ему: "Не отдавай этого никому, кроме моей сестры или её невольницы Хубуб". И купец сказал: "С любовью и охотой!"

И когда письмо дошло до Зейн-аль-Мавасиф, она поняла, что оно продиктовано Масруром, и узнала в нем его душу по тонкости его свойств. И она поцеловала письмо и приложила его к глазам и пролила из-под век слезы и плакала до тех пор, пока её не покрыло беспамятство, а очнувшись, она потребовала чернильницу и бумагу и написала Масруру ответ на письмо, и, описав свою тоску, страсть и волненье и то, как её влечёт к любимым, она пожаловалась ему на своё состояние и на поразившую её любовь к нему..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят седьмая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф написала Масруру ответ на письмо и говорила в нем: "Это письмо - моему господину и владыке моего рабства, и моему повелителю, тайн моих и признаний властителю.
– А затем: - Взволновало меня бденье, и усилилось размышленье; вдали от тебя для стойкости места нет, о ты, чья краса затмит солнца и луны свет! Тоска меня истомила, и страсть меня погубила, да и как мне не быть такою, когда я в числе погибающих. О краса здешнего мира и украшение жизни, могут ли тому, чьи прервались дыхания, быть приятны возлияния? Ведь не с живыми он "не с мёртвыми". И затем она произнесла такие стихи: