Тысяча И Одна Ночь. Книга 9

без автора

"И смутилась ивы ветвь гибкая от шагов её, И напала взором на любящих, посмотрев, она. Луна явилась во мраке ночи волос её, Точно солнце, вдруг осиявшее тень кудрей её. О, как счастлив тот, с кем почует рядом краса её, Кто умрёт, клянясь её жизнью, за неё умрёт!"

И Зейн-аль-Мавасиф поблагодарила её, а потом она подошла к Масруру, подобная незакрытой луне. И, увидав её, Масрур поднялся на ноги и воскликнул: "Если моё предположение говорит правду, она не человек, а одна из невест рая". И потом Зейн-аль-Мавасиф велела подать стол, и он появился, и вдруг оказалось, что на краю стола написаны такие стихи:

Сверни с твоей ложкою ты к табору мисок И всякими насладись жаркими и дичью. На них перепёлки

будут - я их всегда люблю - И нежные курочки с цыплятами вместе. Аллахом нам дан кебаб, румянцем гордящийся, И зелень макаем мы в разбавленный уксус. Прекрасен молочный рис, куда погружаются Запястья до самого предела браслетов. О, горесть души моей о двух рыбных кушаньях На свежих лепёшечках из плотного теста!

И потом они стали есть и пить, наслаждаться и веселиться. И убрали скатерть кушаний, и подали скатерть вина, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыханье, и наполнил чашу Масрур и воскликнул: "О та, чей я раб, и кто моя госпожа!" И затем он стал напевать, произнося такие стихи:

"Глазам я дивлюсь моим - наполнить сумеют ли Себя красотою той, что блещет красой своей? И ей в её времени не встретишь подобных ты, По тонкости её свойств и качеств приятности. Завидует ивы ветвь всегда её гибкости В одежде, когда идёт она, соразмерная. Лик светлый её луну смущает во тьме ночной, И яркий её пробор, как месяц, сияет нам. Когда по земле пройдёт, летит аромат её, Как ветер, что средь долин и гор овевает нас"

А когда Масрур окончил свои стихи, Зейн-аль-Мавасиф воскликнула: "О Масрур, всякому, кто крепко держится своей веры и поел нашего хлеба и соли, мы обязаны воздать должное! Брось же думать об этих делах, и я верну тебе все твои владения и все, что мы у тебя взяли".
– "О госпожа, - ответил Масрур, - ты свободна от ответа за то, о чем ты говоришь, хотя ты была вероломна в клятве, которая между нами. А я пойду и сделаюсь мусульманином". И невольница Зейн-аль-Мавасиф, Хубуб, сказала ей: "О госпожа моя, ты молода годами и много знаешь, и я ходатайствую перед тобой именем великого Аллаха. Если ты не послушаешь моего ходатайства и не залечишь моего сердца, я не просплю этой ночи у тебя в доме".
– "О Хубуб, - ответила девушка, - будет лишь то, чего ты хочешь. Пойди убери нам заново другую комнату".

И невольница Хубуб поднялась и заново убрала другую комнату, и украсила её, и надушила лучшими благовониями, как хотела и желала, и приготовила кушанья, и принесла вино, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыхание..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до восьмисот пятидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот пятидесяти, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Зейналь-Мавасиф приказала своей невольнице Хубуб заново убрать комнату развлечения, Хубуб поднялась и обновила кушанье и вино, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыхание. И Зейналь-Мавасиф сказала: "О Масрур, пришло время встречи и сближения, и если ты заботишься о нашей любви, скажи нам стихи с диковинным смыслом". И Масрур произнёс такую касыду:

Я связан (а в сердце пламя ярким огнём горит) Верёвкой сближения, в разлуке разорванной, И страстью к девушке, что сердце разбила мне И ум мой похитила щекой своей нежною. Изогнута бровь у пей, и черны глаза её, Уста её молнию напомнят улыбкою. Всего прожила она четыре и десять лет, А слезы мои о ней напомнят дракона кровь. Увидел её в саду у быстрых потоков я, С лицом лучше месяца, что в выси плывёт небес, И встал я, пленённому подобный, почтительно, И молвил: "Привет Аллаха, о недоступная!" И мне на привет она охотно ответила Словами прекрасными, как жемчуг нанизанный. И речи мои услышав, в миг поняла она Желанья мои, и сердце стало глухим её. И молвила дева: "Речи эти не глупость ли?" И молвил я: "Перестань бранить ты влюблённого! И если меня ты примешь - дело не трудно мне. Возлюбленные - как ты, а любящие - как я".
– Увидев, чего хочу, ока улыбнулась мне И молвила: "Я творцом небес и земли клянусь, Еврейка я, а еврейство - вера суровая, А ты к христианам, без сомнения, относишься, Как,

хочешь ты близости - ты веры иной, чем я? Коль хочешь ты это сделать, - будешь жалеть потом. Играешь ты верою - дозволено ль то в любви! И будет упрёками изранен подобный мне. И вера его носить начнёт во все стороны, И будешь преступен ты перед верой обоих нас. И если нас любишь, стань евреем ты по любви И сделай сближение с другой недозволенным. И дай на Евангелие ты клятву правдивую, Что будешь хранить в любви ты тайну, скрывать её. И я поклянусь на Торе верными клятвами, Что выполню я обет, который дала тебе". Поклялся я верою, законом и толком ей, И сам её клятву дать заставил великую. И молвил я: "Как зовут тебя, о предел надежд?" И молвила: "Я краса всех свойств - недоступная". И вскрикнул я: "О краса всех свойств, я, поистине, Любовью к тебе охвачен, в страсти безумен я". Увидел под покрывалом я красоту её, И сердцем печален стал, и сделался я влюблён. И долго пред занавеской я умолял её, И сердцем великая моим овладела страсть. Увидевши, что со мной и как велика любовь, Она показала мне сияющий смехом лик. И ветром сближенья пахнуло от нас тогда, И веяло мускусом от тела и рук её. И запах рассеялся повсюду её духов, И я вино уст узнал, лобзая прекрасный рот. Нагнулась, как ивы ветвь, в одеждах своих она, И близость запретная мне стала дозволенной, И спали мы в близости, и сблизились с нею мы Объятьем, лобзаньем и влаги смешеньем уст. Ничто ведь не красит землю, кроме возлюбленной, С которой ты близок стал, и ею ты властвуешь. Когда ж засияло утро, встала любимая Проститься со мной, и лик её затмевал луну. Прощаясь, она стихи сказала, и по щекам Нанизаны были капли слез и рассыпаны. Обет не забуду я Аллаху, покуда жив, Прекрасную ночь и клятвы ей не забуду я".

И Зейн-аль-Мавасиф пришла в восторг и воскликнула: "О Масрур, как прекрасны твои качества! Пусть не живёт тот, кто с тобой враждует!" И она вошла в комнату и позвала Масрура, и тот вошёл к ней и прижал её к груди, и обнял, и поцеловал, и достиг с ней того, что считал невозможным, и радовался он, получив прекрасную близость. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: "О Масрур, твои деньги для нас запретны и для тебя дозволены, так как мы стали любящими!" И затем она возвратила ему богатства, которые у него взяла, и спросила: "О Масрур, есть ли у тебя сад, куда мы бы могли прийти погулять?" - "Да, госпожа, - ответил Масрур, - у меня есть сад, которому нет равных".

И Масрур пошёл в своё жилище и приказал невольницам сделать роскошные кушанья и приготовить красивую комнату и великий пир, а потом он позвал Зейн-аль-Мавасиф в своё жилище, и она пришла со своими невольницами. И они начали есть, пить, наслаждаться и веселиться, и заходила между ними чаша, и приятно стало им дыхание, и уединился всяк любящий с любящими, и Зейналь-Мавасиф сказала: "О Масрур, пришло мне на ум тонкое стихотворение, и я хочу сказать его под лютню".
– "Скажи его", - молвил Масрур. И девушка взяла в руки лютню и настроила её и, пошевелив струны, запела на прекрасный напев и произнесла такие стихи:

"Склонил меня восторг от звуков нежных, И сладок был напиток наш с зарёю. Любовь безумных душу открывает, И страсть, явившись, рвёт стыда завесы. И чистых вин тогда прекрасны свойства, Как солнце, что в руке луны открылось, В ту ночь, что наслажденье нам приносит. И радостью стирает пятна горя".

А окончив свои стихи, она сказала: "О Масрур, скажи нам что-нибудь из твоих стихотворений и дай нам насладиться плодами твоих произведений". И Масрур произнёс такое двустишие:

"Мы радовались луне, вино разносившей нам, И лютни напевам, и в садах находились мы, Где горлинки пели и качалась ветвь гибкая Под утро, и в тех садах - желаний моих предел".

А когда он окончил свои стихи, Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: "Скажи нам стихотворение о том, что с нами случилось, если ты занят любовью к нам..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят первая ночь