Тысяча сияющих солнц
Шрифт:
— Лейла, ведь так? — спросил Хаким, качая дочь на руках.
— Да, Лейла, — устало улыбнулась Фариба. — Ночная Красавица. Прекрасное имя.
Рашид скатал из риса шарик, положил в рот, двинул челюстью раз, другой... И, сморщившись, выплюнул рис на скатерть.
— Что случилось? — встревоженно-заискивающе осведомилась Мариам. Сердце у нее испуганно забилось.
— «Что случилось?» — передразнил ее муж. — Ты опять за свое?
— Я его варила дольше, чем обычно.
— Что ты врешь?
— Клянусь...
Рашид резко отпихнул тарелку, рассыпая рис и шпинат, вскочил и выбежал из дома, хлопнув дверью.
Мариам
Дверь снова хлопнула. Рашид вернулся в гостиную.
— Встань-ка. Подойди ко мне.
Он разжал кулак и высыпал перед ней горсть мелких камушков.
— Возьми в рот.
— Что?..
— Возьми. Камушки. В рот.
— Перестань, Рашид...
Своей сильной рукой он ухватил ее за подбородок, разжал зубы и засунул тяжелую холодную гальку ей в рот. Мариам попробовала вырваться. Не тут-то было.
Вскоре рот у нее был набил камнями.
— Жуй!
Мариам забормотала жалкие слова, умоляя о прощении. Из глаз у нее полились слезы.
— ЖУЙ! — гаркнул ей в лицо муж, дыша табаком.
Мариам принялась жевать. Что-то треснуло у нее во рту.
— Отлично, — прорычал муж. Щеки у него прыгали. — Теперь ты знаешь, какой вкусный у тебя рис. Вот что я получил, женившись на тебе. Худую еду, больше ничего.
И он удалился к себе.
Мариам долго выплевывала окровавленные камушки. Среди них ей попались обломки двух коренных зубов.
Часть вторая
1
Поутру девятилетней Лейле всегда хотелось только одного — поскорее увидеть Тарика. Но сегодня им не встретиться. Пару дней назад семья Тарика отправилась погостить к дяде в город Газни.
— Надолго ты уезжаешь? — спросила Лейла своего верного друга.
— На тринадцать дней.
— Целых тринадцать?
— Они пролетят быстро. Что это ты вся сморщилась, Лейла?
— Ничего подобного.
— Сейчас заревешь, да?
— Вот еще. Это из-за тебя-то? Да никогда в жизни!
Она хлопнула его по ноге (по его настоящей ноге, не по протезу), а он понарошку отвесил ей подзатыльник.
Тринадцать дней. Почти две недели. Только Лейла теперь знала наверняка: время может сжиматься и растягиваться, словно мехи аккордеона, на котором папа Тарика порой играл старые пуштунские песни. Все зависит от того, здесь Тарик или нет.
Опять родители внизу ссорятся. Все как всегда: мама кричит и скандалит и бегает по комнате, а Баби сидит, повесив голову, и только кивает в ответ в ожидании, когда гроза минует.
Лейла поплотнее прикрыла дверь своей комнаты. Только все равно маму было отчетливо слышно.
Ну наконец-то. Дверь хлопнула. Заскрипела мамина кровать. Баби доживет-таки до завтра.
— Лейла! — крикнул он снизу. — Я на работу опоздаю!
— Минутку!
Лейла обувается и быстренько расчесывает перед зеркалом свои светлые волосы до плеч. Мама любит повторять, что у дочки волосы в ее породу. И густые ресницы, и зеленые глаза, и щеки с ямочками, и высокие скулы. И чуть выпяченная нижняя губа. Все это перешло к Лейле от маминой прабабушки. «Она была редкая красавица, просто пери, — говорила мама. — Вся долина была от нее без ума. И вот теперь, через два поколения, ее красота, похоже, досталась тебе».
Под «долиной» мама имела в виду Панджшерское ущелье, населенное говорящими на фарси таджиками. Мама и Баби родились и выросли там, а в Кабул переехали, когда поженились и Баби поступил в университет.
Лейла скатилась вниз по лестнице, надеясь про себя, что мама больше из своей комнаты не покажется. Баби стоял на коленях перед вставленной в дверной проем рамой, на которую в теплое время года натягивалась кисея от насекомых.
— Ты видела, Лейла?
Дырка в матерчатой сетке появилась не меньше двух недель назад.
Лейла присела рядом с отцом.
— Нет. Наверное, недавно порвалось.
— Я Фарибе так и сказал. — Вид у отца, как всегда после крупного разговора с женой, был подавленный. — А она говорит, напустим полон дом пчел.
В душе у Лейлы шевельнулась любовь и жалость к невысокому узкоплечему человечку с маленькими, нежными, как у женщины, ручками. Чтобы он был дома, и без книги в руках, — такого она и представить себе не могла. За чтением он забывал обо всем. Зато Баби знал наизусть чуть ли не все газели Руми и Хафиза [24] , мог часами говорить об исторической борьбе за Афганистан между Британией и царской Россией, четко представлял, чем отличаются сталактиты от сталагмитов, и всегда мог сказать, чему равно расстояние от Земли до Солнца: «ровно в пятьсот тысяч раз больше, чем от Кабула до Газни». Но если Лейле надо было открыть банку с вареньем, приходилось, к стыду своему, обращаться к маме. Самая простая работа по хозяйству повергала Баби в оторопь. Двери вечно были не смазаны и скрипели, крыша протекала, в кухонных шкафчиках заводилась плесень. Мама говорила, что всю мужскую работу по дому всегда добросовестно исполнял Ахмад, пока не отправился вместе с Ноором воевать с Советами.
24
Джалаледдин Руми (1207—1273) — персоязычный поэт-суфий. Наибольшую славу принесла Руми созданная в последние годы жизни поэма «Месневи и манави». Шемс-Эддин-Мохаммед Хафиз — знаменитый персидский поэт, умер в 1389 г.; гробница его — место богомолья. Величайший лирик Востока. На русском языке известен в переводах Фета.
— Но если надо срочно прочесть какую-нибудь книгу, лучше Хакима никого не найдешь.
И все равно Лейле казалось, что в свое время, задолго до того, как Ахмад с Ноором ушли на войну, — до того, как Баби отпустил их на войну, — мама тоже была очарована начитанностью и книжностью отца, а его забывчивость и неприспособленность к жизни только кружили ей голову.
— Который там день сегодня пошел? — со смущенной улыбкой спросил ее отец. — Пятый или шестой?
— А мне-то что? Я счет дням не веду, — соврала Лейла.
Как она любила отца за то, что помнит! Мама ведать не ведала, что Тарик уехал.
— Оглянуться не успеешь, как фонарик в ночи замигает. (Баби говорил про их любимую игру — подавать друг другу сигналы фонариком в темноте, без которой они и дня прожить не могли.) Баби пощупал дыру в сетке. — Зашью, как только будет время. А сейчас нам пора. — И крикнул через плечо: — Мы ушли, Фариба! Я отвезу Лейлу в школу. Не забудь забрать ее!