Тысяча сияющих солнц
Шрифт:
Мариам опустилась на стул рядом с кроватью.
— Передай-ка мне пепельницу. Мариам послушно передала.
Мужу сейчас было уже, наверное, за шестьдесят — хотя точный его возраст был неведом не только Мариам, но и самому Рашиду. Его жесткие волосы давно уже поседели (но по-прежнему густы), шея покрылась морщинами, под глазами залегли мешки, щеки чуть-чуть запали. Со сна он по-стариковски сутулился. Но могучие плечи, широкая грудь, сильные руки, массивное брюхо никуда не делись.
Вообще Мариам казалось, что бремя прожитых лет тяготит его куда меньше, чем ее саму.
— Надо, чтобы
— За восемнадцать лет, — сказала Мариам, — я никогда тебя ни о чем не попросила. А сейчас прошу.
Он затянулся и медленно выдохнул дым.
— Она не может просто жить здесь, если ты об этом. Я не могу позволить себе кормить ее, одевать и давать крышу над головой. Мариам, я — не Красный Крест.
— Но как же...
— Что «как же»? Ну, что? Она слишком юная, по-твоему? Ей четырнадцать лет. Не девочка уже. Тебе самой было пятнадцать, помнишь? Моя мать родила меня в четырнадцать лет. А в тринадцать вышла замуж.
— Я... я не хочу, — горестно пролепетала Мариам.
— Не тебе решать.
— Старовата я...
— Она — чересчур молода, ты — слишком стара. Что за чушь.
— Старовата я для таких перемен. — Мариам сжала кулачки, да так, что руки затряслись. — После стольких лет ты выставляешь меня на посмешище.
— Не преувеличивай. Все так делают, и ты прекрасно об этом знаешь. У меня есть друзья, у которых по три-четыре жены. Да у твоего отца было три жены! На моем месте любой давно бы уже... взял себе еще.
— Я не даю своего согласия.
Рашид мрачно ухмыльнулся:
— Есть и другая возможность. Пусть убирается на все четыре стороны. Не буду ей мешать. Только далеко ли она уйдет? Без еды, без воды, без гроша в кармане, да еще под пулями. А ракетные обстрелы? Да если бы их и не было, все равно ее моментально похитят, изнасилуют, перережут горло и кинут в кювет! Так будет лучше?
Он кашлянул и поправил подушку у себя за спиной.
— На всех дорогах полно злодеев и бандитов. Уж они своего не упустят. И даже если случится чудо и она доберется до Пешавара, что ждет ее там? Ты представляешь себе, что такое лагерь для беженцев? Люди живут в картонных коробках. Голод, уголовщина, чахотка и понос. А зима не за горами. Схватить там воспаление легких — раз плюнуть. Люди до смерти замерзают, в сосульки превращаются.
Рашид плавно повел рукой.
— Ну, правда, в публичных домах тепло. Их в Пешаваре полно. Процветают, как я слышал. На такой красотке, как она, хозяин заработает кучу денег. Или ты другого мнения?
Он переставил пепельницу на тумбочку и спустил ноги с кровати.
— Послушай, — интонация у него была умиротворяюще-снисходительная, — я знал, что ты будешь против. Я тебя не осуждаю. Но ты же сама видишь, что получается. Поверь, так будет лучше. У тебя появится помощница по дому, а у нее — убежище. Дом и муж — большое дело, особенно в наше время. Видела, сколько вдов ночуют на улице? Да за то, чтобы заполучить спутника жизни, они убить готовы! Если подумать, это такой бескорыстный, благородный поступок с моей стороны! — Он осклабился. — Ей-ей, хоть медаль давай!
Когда стемнело, Мариам сказала девчонке о предложении мужа.
Та долго молчала.
— Он хочет получить ответ завтра к утру, — напомнила Мариам.
— Да хоть сейчас, — проговорила девчонка. — Я согласна.
4
На следующий день Лейла не вставала с постели. Утром Рашид заглянул к ней и сообщил, что идет к парикмахеру, но Лейла лишь поплотнее завернулась в одеяло. Когда он вернулся во второй половине дня и продемонстрировал ей новую прическу, новый (чуть поношенный) костюм в полоску и обручальное кольцо, она все еще лежала.
Рашид присел на кровать рядом с ней, нарочито медленно развязал ленточку, открыл коробку и осторожно достал кольцо. Оказалось, ему пришлось продать старое колечко Мариам.
— Ей все равно. Уж ты мне поверь. Она даже не заметит.
Лейла отодвинулась от него подальше. Снизу доносилось шипение утюга.
— Она давно уже его не надевает.
— Не надо, — слабеньким голосом запротестовала Лейла. — Не хочу так. Отнеси кольцо обратно.
— Обратно? — По лицу Рашида пробежала тень раздражения и исчезла. Он улыбнулся. — За кольцо мне пришлось доплатить наличными, и немало. Это кольцо получше того будет, как-никак золото в двадцать два карата. Смотри, какое тяжелое. Возьми. Не хочешь? — Он захлопнул коробочку. — А как насчет цветов? Ты любишь цветы? А какие у тебя любимые? Маргаритки? Тюльпаны? Сирень? Не надо цветов? Хорошо! Прямо и не знаю, чем тебе угодить. Мне знаком один портной в Дих-Мазанге, думаю завтра отвести тебя к нему и выбрать подходящее платье.
Лейла покачала головой.
Рашид поднял брови.
— Я только хочу... — начала было Лейла и осеклась.
Он положил руку ей на шею. Лейла невольно вся сжалась, словно от прикосновения старой грубой дерюги.
— Да?
— Я только хочу провернуть все поскорее.
Рашид изумленно открыл рот, обнажив желтые зубы.
— Вот ведь не терпится, — только и сказал он.
Пока не явился Абдул Шариф, Лейла думала уехать в Пакистан. Даже когда он ей все рассказал, она не рассталась с мыслью убраться отсюда. Куда угодно, только бы подальше от этого города, где каждая улица превратилась в западню, где в каждом закоулке тебя подстерегает несчастье. Как угодно, пусть даже это очень опасно.
И тут оказалось, что выхода у нее нет.
Ведь ее так тошнило.
И груди прямо распирало изнутри.
И все сроки вышли. Суматоха суматохой, но она бы заметила.
Лейла представила себя в лагере беженцев, драные палатки посреди чистого поля, пронизывающий до костей ветер. И своего малыша — ребенка Тарика, — посиневшего, с ввалившимися щеками. Вот его тельце обмывают чужие люди, заворачивают в тряпку и кладут в грязную яму под разочарованными взглядами стервятников...
И Лейла поняла: бежать ей некуда.