Тысяча звуков тишины (Sattva)
Шрифт:
– Зачем пришли? – грозно прохрипел хозяин, а у оторопевшего Лантарова даже челюсть отвисла. Голос Шуры изменился до неузнаваемости – теперь он больше не походил на добродушного отшельника, – он словно вышел из своего привычного тела и превратился в неукротимого беспощадного бойца. Теперь Кирилл отчетливо видел напрягшуюся, словно готовую к прыжку фигуру Шуры, приподнявшегося у печки. Он не видел его лица, но чувствовал, что это был именно тот человек-демон, готовый переломить пополам любого, кто станет у него на пути. Лантарову стало жутко.
– Так мы… это… задолжал нам майор… Нехорошо…
Слова громилы звучали глухо и
– Слушай меня, гнус! – перебил его Шура резко и властно. – Если еще раз попадетесь мне на глаза – разрежу на части и закопаю в лесу. И не вздумайте к майору сунуться. Ясно?
Лантаров видел, как обмякло и потеряло былую решимость тело вошедшего. Одна сила столкнулась с другой – могучей, непреклонной и яростной. Пучок света сверлил фигуру непрошенного гостя и перекосившееся от злости лицо – теперь Лантаров заметил, что оно было все в мелких оспинах и шрамах.
– Не понял?! Ясно?!
– Ясно… – Громила неуверенно потоптался на месте, ему нелегко было признать поражение. Но и получить нож под сердце, стремительно летящий из темноты, тоже не хотелось.
– А теперь вон отсюда! Быстро!
Громила повернулся к подельнику и шепнул:
– Уходим.
И они неслышно затворили дверь.
Прошло несколько минут, и Шура тоже вышел во двор. Тёма, запертый в бане, надрывался от сиплого лая и рычания. Лантаров с удивлением заметил, что Шура обут в кроссовки. Странно… Шура никогда раньше не ходил по дому в кроссовках. Не менее удивило Лантарова и то, что Шура был в камуфляжных штанах, как у бойцов спецназа, а сзади за офицерской портупеей у него выпирали две палочки, связанные веревкой. Когда он опять вошел, то, увидев встревоженного Лантарова, спросил своим обычным голосом:
– Разбудили, да?
Лантаров кивнул. Шура с усилием вытащил штык-нож с двери – оружие глубоко засело в доске из сосны. Он с какой-то потаенной нежностью осматривал лезвие, а Лантаров подумал: оба, наверное, соскучились по войне – и штык, и Шура.
– Вот уроды… – произнес он с досадой, – кровь разгорячили до кипения…
Затем повернулся к Лантарову:
– Чай будешь?
Лантаров утвердительно кивнул. Он опасался брякнуть что-то не ко времени. Было страшно осознавать, что нынешний Шура, и тот, что разговаривал с непрошеными гостями, были два совершенно разных человека. Ровное, спокойное отношение ко всему уже возвращалось к нему, и только напряжение в уголках губ выказывало, что ничто не проходит бесследно.
– Это те, с кем вчера разборки были? – спросил Лантаров, когда они уселись за стол.
– Вот именно, – подтвердил Шура угрюмо, без всякого удовлетворения.
– Ловко ты их… – Лантаров намеревался улыбнуться, но Шура так мрачно зыркнул на него, что тот умолк.
– Тьфу… тупицы… Они признают только голос силы. Взывать к разуму бесполезно – его просто нет. А с разбирательствами надо было покончить раз и навсегда.
Шура досадливо объяснял, почему поступил именно так.
– А как ты догадался устроить засаду? Ты ведь говорил давеча, что угрозы редко выполняются…
Шура зло усмехнулся:
– Так и есть. Только они сами сказали, что придут ко мне в логово, чтобы удавить. Вчера позвонила Евсеевна и предупредила, что они к Володе приходили, денег требовали. А он им по пьяни пригрозил, что, мол, Шура, как бывший уголовник, будет разводить. А их, если вякать будут, порешит. Я тогда понял, что придут, и собаку упрятал, чтобы не покалечили. Могли бы топором рубануть. Да и дверь не запирал, чтобы меньше порчи было.
«Уголовник… – подумал Лантаров. – Вот как, это интересно… А впрочем, – он вспомнил, – ведь Шура убил человека и наверняка был осужден. Оказывается, я еще многого не знаю».
Лантаров не выдержал и с прорвавшимся восхищением покачал головой:
– Но ты так круто метнул нож! Я думал, в него попал…
Шура встал и начал возбужденно бродить по комнате. И впервые выглядел озабоченным – на лице его отразилась боль.
– По-другому нельзя было… Надо было их пугануть…
– А где ты так научился?
Отшельник отмахнулся, явно не желая вспоминать и рассказывать.
– Было дело… Когда готовился воевать, занимался по-взрослому. Только это уже кануло в Лету, это было в другой жизни. А вот после этих недоумков на душе скверно. Как будто измазался в чем-то вонючем…
– Но ведь это же… необходимая самооборона?
– В общем-то, да. Это как в джунглях – носорогу тоже приходится отбиваться от львов. Но все равно гадко, душа осквернена… По сути, нельзя нарушать законы мироздания – природа этого не прощает. Тот, кто ими пренебрегает, обязательно оказывается в плену болезни, боли или страдания. – Он говорил с сожалением, но вдруг почти выкрикнул, выплеснул мысль из глубины сердца: – Но ведь куда скрыться от этих… нелюдей?
«Наивный, как ребенок… Разве можно сокрушаться о такой крутой разборке?» – Лантаров силился понять хозяина лесного дома и не мог. «Уму непостижимо, как в самой его душе работает компас и стрелка всегда неизменно показывает в одном направлении, даже после дикой встряски…»
Глава четвертая
Зерна, меняющие мир
Незаметно в их лесной мир прокрался март. И хотя внешне как будто ничего не изменилось – слой слежавшегося снега с плотной коркой все так же удерживал землю в оковах, – явились едва приметные признаки весны. Солнце стало теплее и милостивее, мажорная игра капель на подоконнике становилась день ото дня веселее. Сердце Лантарова стало оттаивать вместе с природой и все чаще неудержимо рваться куда-то в предвкушении перемен. Сами собой стали возникать и островки доверия и откровенности с Шурой, и тот, всегда безмятежный и уравновешенный, также отвечал охотно тем же, словно ждал, когда парень очнется от спячки.
Желание меняться с некоторых пор росло в Кирилле день ото дня, медленно, но неуклонно. Правда, и деваться было некуда, Шура не оставил ему выбора. Невозможно было тут, в дремучем лесу, в заброшенной избушке, организовать жизнь и быт по-иному, тут не было другой пищи, кроме этой, не существовало иного окружения. Шура, Лантаров был в этом убежден, умышленно поместил его в закрытое пространство для испытаний, которое первоначально казалось ему местом для пыток. Но постепенно он привыкал и стал относиться к лесному жилищу как месту с иным способом жизни. Странным, диким, убогим, но имеющим право на жизнь в силу сложившихся обстоятельств. Незаметно для себя он стал думать, размышлять, но совсем не так, как до аварии. Также незаметно приобщился к книгам – они отвлекали от скверных мыслей. Его взгляд задержался на стенах – и он внимательно прочел один из плакатов, на который прежде не обращал внимания.