Тысяча звуков тишины (Sattva)
Шрифт:
– Разумеется, – ответил Лантаров угрюмо.
А сам подумал: «Просто убрал бы пакет с дороги, и все».
– А откуда ты знаешь, какой я? – спросил ее через некоторое время.
Полина легко коснулась его запястья – его рука в этот момент покоилась на руле.
– Чувствую. А я редко ошибаюсь в людях…
«Боже! Как же она мне верила! И как бы я хотел все вернуть!» – Лантаров поднял глаза к небу. Черное и бездонное, усеянное горящими точками звезд, оно призывало жить каждый миг, не пропуская ни одного. Шура прав. Ведь в бесконечном потоке времени бытие каждой отдельной души столь коротко, что едва хватает смелости осознать, что мы посланы на эту Землю, в этот мир, чтобы отработать что-то важное. Чтобы спасти свою душу.
Он вспомнил: их души пылали, и то был прекрасный пожар, в котором он
Он знал это теперь, после аварии. Тогда же он просто невольно сравнил эту светлую девочку с оргиастической, непревзойденной в ласках Вероникой. И признал, что Вероника – женщина иного порядка. Элитная, холодная королева, полная скрытой чувственности, абсолютно понимающая свою власть. Неотразимая Вероника владела пространством. У Полины этого не было, она оставалась скованной событиями своего детства, зажата тисками взросления. Она ждала принца, который разбудит ее, раскроет чарующий потенциал любви, и тогда она готова будет расцвести, стать раскованной и счастливой. И действительно, когда он порой смотрел на Полину, то временами испытывал восторг. В ней была психопластика, о которой твердил когда-то проницательный Марк Шагал, – с такой удивительной девочкой можно было вместе летать над городом, отражаясь в золоте куполов. Волна прокатывалась и спадала, и невозможно было ни зафиксировать, ни проанализировать свои ощущения, но он точно знал, что не готов произнести главные слова: «Я тебя люблю». Не говорил Лантаров этих слов и Веронике – не было смысла, для нее они были непостижимы. В глубине души он понимал, что все дело именно в нем. Это ему не удалось выманить Полину из панциря ее закостенелых представлений. И главный из них – комплекс хорошей девочки, у которой слишком мало доверия и любви к себе. Именно ему не хватило силы божественной любви, чтобы победить притяжение земных желаний. Теперь он знал это наверняка. А тогда он винил ее – как ему казалось, за непонимание полноты эротического наслаждения. Лантаров вспомнил, как они оказались вместе в ванной – близко касаясь и нежно поглаживая кожу, словно изучая друг друга, они дошли до некоторых откровений. Одно особенно поразило Лантарова. «Секс – это праздник, – сказала Полина, – как отменно приготовленный обед, со всеми необходимыми специями. Высшее удовольствие. Но все-таки не неотъемлемый аспект роста». Лантаров тогда, затаившись, промолчал. И подумал, что она просто еще не доросла до настоящего секса.
…Лантаров не спешил в тот осенний день ехать в Киев после ночи любви, такой мягкой и прекрасной, как будто они потеряли свою телесность, и долго летали подобно ликующим призракам по всей Вселенной. Поутру они пили чай, улыбаясь друг другу, обнимали друг друга, и он уже был готов поклясться в вечной любви, как вдруг на мониторе его телефона высветился номер Вероники. Как будто она обладала арсеналом черной магии, позволяющим управлять им на расстоянии. Он быстро и незаметно сбросил вызов – они сидели за столом. «По работе – не буду пока отвечать», – невнятно объяснил он. Вероятно, он изменился в лице, потому что Полина странно и пристально посмотрела на него, и на лице ее возникли тревога и боль. Но не как у людей, которых лишили чего-то. А как у людей, доверчиво раскрывшихся полностью, но не получивших ответной энергии. Она казалась свечой, которую потушили раньше времени. А Лантаров уже не обращал на нее внимания, он чувствовал, как участилось биение его сердца, и каждый удар будто выкрикивал: «Позвони! Позвони! Позвони!» Минула добрая четверть часа, прежде чем Лантаров, не выдержав, вышел во двор к машине. Когда он окончил короткий и очень понятный, из двух фраз – где и когда, – разговор с Вероникой и довольный обернулся, то тут же остолбенел: перед ним стояла Полина с широко раскрытыми от ужаса глазами. У Лантарова отнялся дар речи – он пытался что-то сказать, но только промычал что-то. Девушка резко развернулась и поспешными шагами удалилась в дом.
Лантаров уехал не попрощавшись. Он спасался бегством. Он бежал от себя самого, не выдержав испытания – он мчался к Веронике.
…Именно в тот осенний день окончилась его жизнь «до» и началась новая жизнь «после», которую он стал осознавать в больничной палате.
Но сейчас, набравшись живительной энергии Природы, он чувствовал, что пришел момент, который, если поймать его, как царевич сказочную жар-птицу, можно все исправить.
– Шура, я сделал это!
– Да нельзя так буйствовать! Это всего лишь положение тела. Всего лишь стойка на голове – не более.
Шура по-доброму улыбался и смотрел на ученика немного насмешливо.
– Да, но я сделал ее! Впервые! Ты сам говорил, что это – королева поз.
– Да, это правда. Древние считали и небезосновательно: если ты можешь балансировать, стоя на голове, то сможешь сохранять спокойствие и равновесие в своем обычном положении. Кроме того, поза оказывает поистине уникальное омолаживающее действие, потому что приводит к перераспределению крови в разных частях тела. Это – правда. Но асана – не самоцель, а всего лишь универсальный инструмент, который может подвести нас и подтолкнуть к духовному развитию. Что ж, – сказал Шура помедлив, – теперь полное расслабление. Шавасана.
В этот момент возле дуба, где они занимались, появилась группа сельских мальчишек. Переминаясь с ноги на ногу, они не решались подойти и стали толкаться, создавая беспорядочный гомон.
– Постарайся сосредоточиться, несмотря на шум, – мягко попросил Шура.
Но Лантаров никак не мог преодолеть притяжение окружающего пространства.
– Що це вони роблять? – донесся до него голос одного из мальчишек.
– Та цей дядько якийсь знахар. Мати казала – чаклун, але ще й намаханий. Та що б я до нього не підходив, – ответил второй голос.
– Та він хворий на розум, не чіпайте його, бо як зійде з рельсів, може й убити, – резюмировал третий, более грубоватый, принадлежавший, очевидно, старшему по возрасту пареньку.
Лантаров приподнял голову – Шура с отстраненным, бесстрастным лицом лежал на своем коврике. Кирилл попробовал еще раз сосредоточиться на расслаблении, как его учил Шура. Кроме шума мальчишеских голосов он слышал еще какие-то посторонние звуки: шелест листьев, далекие голоса со стороны села – то горланил петух, то лаяла собака, а то и просто отрешенно кричал подвыпивший сельский мужик. Он стал слышать тишину совсем недавно и знал, что Шура научился понимать ее еще глубже, позволять ей проникать во все свои клеточки, напитываться ею, как некой живительной силой. Так же, как праной, которую он умел вдыхать, втягивать из чистого воздуха.
И как обычно, после нескольких минут полного расслабления Шура брался за тибетские чаши, искусно сделанные из семи металлов. Сначала издалека, а потом ближе и ближе Лантаров слышал необычайный, чарующий звук, похожий на звон колоколов в православных церквях, такой же по структуре и силе проникновения, но немного другой по сути. Тоньше и острее. Колокольный звон накрывает человека целиком, а песни чаш струятся и пронизывают его множество раз, как будто тело прошивается большой швейной машинкой с исцеляющей иглой. Шура умел заводить чашу после удара по ней специальной деревянной палочкой – пестом. Он осторожно и настойчиво вращал палочку вокруг чаши, плотно прижимая ее к металлу. И чаша начинала петь, неся в пространство тонкую песнь гималайских исполинов. Стройный, проникающий повсюду звук, наполненный бесконечно гармоничными обертонами, стал заливать все пространство, порождая при закрытых глазах лазурное сияние на внутренних стенках век. Все стало пропадать и исчезать: живущее своей скромной жизнью село, говорливые подростки, животные и даже шум большого дуба.
Каждый раз, когда Лантаров приходил в себя после такой практики, ему казалось, что он становился другим. Изменения происходили где-то глубоко внутри, быть может, на уровне клеток. Перекристаллизовывалась вся личность, и загадка этого процесса изумляла Кирилла и немного пугала.
Они некоторое время сидели под дубом, и он спросил об этом учителя.
– Каждый человек способен измениться. Все дело в желании и намерении вырастать из прежней шкуры, сбрасывать шелуху.
– А если я, скажем, очень сильно обидел одного человека… девушку. С которой я хотел бы наладить отношения. Как думаешь, мои изменения достаточны?