Тюрем-тюремок
Шрифт:
– Чего везешь?
Тут старший отвечать не стал, просто дает бумагу, в бумаге все тип-топ, гладко прописано, никак не подкопаешься. А Змей…
Х-ха! Дунул он огнем из всех пяти голов, бумага сразу фр-р-р-р! – и в пепел обернулась. Сжег, падла. Во дает! И говорит еще:
– Бумаги нет. Значит, левый товар. Конфискуем!
Ну, старший брат пыр, мыр… А что? Сгорыныч по закону действует! Короче, ободрали старшего как липку, тачку, и ту прикнокали, а после дали ему под зад и отправили к папе.
Папа нахмурился, но промолчал. Тогда поехал средний брат.
– А где печать? Печать где круглая?
А средний:
– А вот круглая!
И бэмц его по кумполу! А Змей в ответ! А средний взад! А Змей! А сре… Короче, начали они махаться. Махались они, махались, потом устали и пошли пуляться, потом… Короче, уже развиднелось, и тут Змей говорит:
– Хорош. Надоело. Шабаш!
И тут ка-ак дунет из пяти голов! И средний брат сразу сгорел, скрутился в головешку. Тогда Змей его тачку раскурочил, все товары из нее выгреб, под себя сконфисковал, а после уже взял кувшин живой воды, на среднего плеснул, оживил его и говорит:
– В последний раз шучу. Чтоб больше не совались!
А после бэмц его под зад – и средний прямо к папе полетел. Пустой, конечно же. Папа опять смолчал, но очень, очень хмурился.
Теперь поехал младший брат. Туда его опять никто не останавливал, там тоже быстро крутанулся, едет взад. И вот заехал на Калинковичий Мост, тачку тормознул, дверцу открыл и ждет. Выходит Змей Сгорыныч, говорит:
– Что, добрый молодец, везешь?
А младший:
– Ничего. Пустой гоню.
А Змей:
– Как это так?
– А так. Нет ничего в тех зарубежных царствах-государствах, мы много богаче, сытнее живем.
Ну, Змей тогда, а он глазастый был, еще бы, десять глаз, и говорит:
– А что это у тебя там, на заднем сиденье валяется?
– А это, – младший говорит, – так, кейс, там всяко личное: бритва, щетка, гигиена разная.
– Дозвольте глянуть?
– Глянь.
Ну, Змей тот кейс берет, замочки когтем сковырнул, открыл, а оттудова…
О! Тоже Змей! Тринадцатиголовый! И ну метелить нашего! И заметелил, да! А после и сожрал. Младший ему, тринадцатиголовому:
– Теперь сидеть! Служить!
Тот Змей:
– Есть! – говорит, и козырнул, и сел служить.
А младший к папе двинулся. Приехал, рассказал, как было дело. Папа, конечно, рад. А старшие братья – завидно им, обидно – говорят:
– Змей, это хорошо. А какие товары привез?
А младший:
– А зачем возить? Мне это западло. Вот у меня есть Мост, есть на том Мосту Змей, Змей чего надо сконфискует, мне привезет – и все дела.
– А нам? А мы?
– Что вы? Вы как и все, и ваше тоже сконфискуем. Змей чей? Змей мой. Все ясно?
Старшие молчат. А папа, тот зато смеется. Ох, он был рад так рад! И на этих самых радостях собрал он всю братву и закатил пир горой, и там, на том пиру, сказал, что стар он уже стал, корону с себя снял и младшему отдал, братва на то сказала «Любо!», стал младший коронованный, а старшего да среднего к себе в шестерки взял. Мораль ясна? Вот то-то же!
Репка, в натуре
Посадил дед репку. Ну, не сразу, конечно, а сначала он под нее подкапывался, подкапывался, а после стукнул, брякнул, где надо… И урыли репку, посадили, закопали, а сверху даже унавозили. Дед, конечно, рад – нет больше конкурента, торговля у него лихо пошла, жирует дед, румянится, а репка на нарах сидит, баланду хавает, срок медленно мотается, скучно, обидно ей, вот и катает апелляции. И слушает…
Лопата цок да цок, цок да цок! Это товарищ прокурор дальше копает. Копучий он! И вот копал он, копал, дыбал, дыбал – и надыбал. Стали деда в контору тягать на вопросы, на допросы всякие, на ставки очные, заочные, и потом и вовсе взяли с него подписку о невыезде. Посмурнел дед, осунулся, стали клиенты его стороной обходить, торговля, прямо скажем, валится, а деда всё тягают да тягают, и по почкам ему, и по печени, а он молчит как партизан. И ничего они из него не вытянули!
Тогда взялся прокурор за бабку. Стали бабку в контору тягать, стали ее стращать, козью морду ей показывать. Тягали бабку, тягали, но так ничего из нее и не вытянули. Тогда взялись колоть. Кололи они ее, кололи, но ни на что такое особенное не раскололи, ну разве что только на внучку. Взяли тогда эту внучку, всем отделом на нее навалились…
Не тянется! Озверел тогда товарищ прокурор, взялся за жучку, эту сучку, и стали ей допросы учинять, хвост ей в двери защемлять, уши ей выкручивать, но ничего, кроме самых мелких блох, не выкрутили. Эх, досада!
Но зато эти самые блохи их на кошку и вывели. Стали кошку тягать. Ух, тягали ее! А кошке хоть бы хны, ей это дело вроде даже нравится. Осатанел тогда товарищ прокурор, взял ордер, понятых, пришел к деду на хазу, устроил обер-шмон, всё вывернул, всё взрыл…
И взяли они мышку! Повеселел товарищ прокурор, порозовел. С мышкой чего! С мышкой плёвое дело! Ей только один раз дали послушать, как кошка из соседней камеры мявкнула, так она мигом раскололась, все что надо рассказала, показала, протокол не читая хвостом подмахнула – и сразу загремели, сели: дедка, бабка, внучка, жучка, кошка. А репка вышла на свободу. Довольная, счастливая была – отмазалась! Это потом уже, зимой, в подвале, мышка ей фасон испортила, всю рожу начисто отгрызла.
Золотые яйца
Вот, был один дед. И была у него баба. А у них вместе была курочка ряба. Эта курочка яйца несла, они те яйца жарили (когда на сале, когда на воде), а после с аппетитом ели.
А однажды снесла та курочка яйцо не простое, а на вид как будто золотое. Удивился дед, взял яйцо, бил его, бил – и не разбил. Тогда стала баба бить. Била, била – тоже не разбила. Обрадовался дед, обрадовалась баба. Яйцо, выходит, точно золотое. Говорят:
– Ну, теперь мы заживем!