Тюрьма
Шрифт:
— Послушай, мама. Я не могу, конечно, запретить тебе читать газеты. Но ты все-таки не очень верь тому, что там будут писать. Иной раз такого накрутят… Я в этом деле кое-что смыслю. Ну, ладно, как-нибудь на днях загляну.
— Будешь держать нас в курсе?
— Разумеется.
Ален спустился по истоптанной, выщербленной лестнице. Так, одно дело сделано. Это был его долг. За четверть часа, проведенных им у родителей, на улице поднялся туман, он стлался над мокрой мостовой, окружая расплывчатым ореолом огни фонарей и светящихся вывесок.
Пробежал мальчишка с пачкой газет. Ален не остановил его: желания узнать, что там пишут, не было.
Надо куда-то пойти, где-то убить время. Но где?
Люди вокруг него спешили, обгоняя и толкая друг друга, словно впереди была цель, до которой следовало домчаться в считанные минуты. Он стоял на краю тротуара в холодном тумане и курил сигарету.
Почему? Почему?
Слуга Альбер, одетый, как бармен, в белую куртку, принял у него пальто и провел в гостиную. Бланше, в черном костюме, стоял один посреди комнаты. Должно быть, он ожидал появления тестя, так как при виде Алена в глазах его промелькнуло разочарование.
— Я, кажется, первый?
Ноги Алена были налиты тяжестью, он чувствовал, что идет, как связанный, — он много выпил после того, как покинул кабинет следователя. Налитые кровью глаза его блестели, и это не укрылось от Бланше.
— Присаживайся.
Гостиная была огромная, с очень высоким потолком, они стояли как среди пустыни. Старомодная, по-видимому казенная, мебель лишь усиливала ощущение бесприютности. Света громадной хрустальной люстры не хватало, чтобы разогнать темноту, и в углах затаились тени.
Свояки смотрели друг на друга, но руки не протягивали.
— Он будет с минуты на минуту.
К счастью, тесть в самом деле не заставил себя ждать. Раздался звонок, послышались шаги Альбера, стук открываемой двери. Наконец слуга ввел в гостиную человека, не уступавшего ростом Бланше, но сухопарого и слегка сутулого, с тонким, бледным лицом.
Костлявыми пальцами он крепко, с какой-то настойчивостью пожал руку Алену. Затем, все так же молча, подошел и протянул руку второму зятю, после чего вдруг закашлялся, прикрыв рот носовым платком.
— Не обращайте внимания. Жена лежит больная, с бронхитом. Врач запретил ей ехать. Так оно, пожалуй, и лучше. А я тоже вот подхватил простуду и никак не отделаюсь.
— Может быть, пройдем ко мне в кабинет? Кабинет был обставлен мебелью стиля ампир, но выглядел так же казенно, как и гостиная.
— Что будете пить, господин Фаж?
— Все равно. Немножко портвейна, если у вас найдется.
— А ты?
— Шотландское виски.
Бланше секунду поколебался, потом пожал плечами.
Андре Фаж был моложав: на тонко очерченном лице ни единой морщинки, только зачесанные назад волосы густо присыпаны сединой. В нем чувствовался человек уравновешенный и мягкий — словом, типичный интеллигент в общепринятом представлении.
Альбер наполнил бокалы. Фаж посмотрел поочередно на Алена и на Бланше и, как бы подытоживая свои мысли, заметил:
— Вы попали в скверную переделку, а я потерял обеих дочерей. Я даже не знаю, какую мне больше жаль.
Голос его, глухой от сдерживаемого волнения, казалось, проходил сквозь войлок. Он остановил взгляд на Алене.
— Вы говорили с ней?
Ален так редко виделся с тестем, что держался с ним почти как чужой.
— Да, сегодня днем в кабинете у следователя.
— И как она?
— Я был поражен ее спокойствием, самообладанием, тем, как она одета. Вид у нее был такой, словно она пришла с визитом.
— Узнаю Жаклину! Она была такая с самого детства. Еще совсем маленькой, когда у нее случалось какое-нибудь ребячье горе, забьется, бывало, в темный уголок — иной раз даже в стенной шкаф залезала — и сидит там, пока не успокоится и не возьмет себя в руки, а потом выйдет — и как ни в чем не бывало.
Он пригубил портвейн и поставил бокал.
— Вчера и сегодня я старался не заглядывать в газеты. Теперь я не скоро смогу их читать.
— А как вы узнали?
— От нашего полицейского комиссара. Он счел своим долгом самолично прийти ко мне и сделал это очень тактично. Жена у меня больна, как я вам говорил. Я просидел возле нее почти всю ночь, мы разговаривали вполголоса, словно это случилось у нас в доме.
Он осмотрелся по сторонам.
— Где же это произошло? — обратился он к Бланше.
— В спальне, вернее, в маленьком будуаре рядом со спальней.
— А где дети?
— Ужинают с Нана в комнате для игр.
— Они знают?
— Пока что нет. Я им сказал, что с мамой произошел несчастный случай.
Дети! Шестилетний Бобо и трехлетняя крошка Нелли.
— Да, это от них не уйдет.
— Тело привезут завтра утром. Похороны — в субботу в десять часов.
— Церковные?
Фаж был неверующим, и дочери его воспитывались в духе атеизма.
— Да, я заказал мессу с публичным отпущением грехов.
Ален почувствовал себя лишним. Зачем он тут торчит? И тем не менее не сделал попытки уйти: слишком сильно было обаяние личности Фажа. Он всегда испытывал симпатию к тестю, они могли бы стать друзьями. Кстати, Фаж, кажется, защищал диссертацию об отношении Бодлера к своей матери!
Ален слушал, не чувствуя желания вступить в разговор. Собеседники были внутренне так несхожи между собой, что вряд ли понимали друг друга. Особенно это относилось к Бланше. Люди с разных планет.
А может, это он сам не такой, как все? Но ведь он, как и они, женат, у него ребенок, загородная вилла. И работает он с раннего утра до позднего вечера, а случается, и до ночи.
Лампы светили тускло. Или это ему так кажется? Со вчерашнего дня ему всюду темно. Такое чувство, точно ты заперт в сумрачном помещении, а чужие слова доносятся откуда-то издалека.