Тюрьма
Шрифт:
— Мне кажется, я вам уже все объяснил. Не стану уверять, что тут нет для вас ничего неприятного, но либо мы все болваны, либо надо считать, что такой человек был. Постарайтесь припомнить, не замечали ли вы в поведении вашей жены в последние месяцы чего-нибудь необычного.
Ален вдруг почувствовал, как кровь, секунду назад отхлынувшая от его лица, горячей волной заливает ему щеки, лоб, уши. Как он раньше об этом не подумал? Вопрос Рабю, покоробивший его своей грубостью, освежил в его памяти прошлое — возможно, помогло этому и то, что произошло в минувшую ночь между ним и Бесси.
На протяжении всех лет их совместной жизни Мур-мур никогда не тяготилась супружескими обязанностями. Они даже придумали особую игру, которая была их секретом. Мур-мур читала, смотрела телевизор или писала статью. Внезапно полушепотом он обращался к ней:
— Посмотри на меня, Мур-мур. Она оборачивалась к нему, все еще занятая своими мыслями, потом, рассмеявшись, произносила:
— Ах, вот оно что! Ладно, хватит на сегодня. И какими это флюидами ты умудряешься на меня действовать?
Однако последнее лето не раз случалось так, что она смущенно отговаривалась:
— Прости, но только не сегодня. Не знаю, что со мной. Что-то я устала.
— Я тебя не узнаю.
— Может, это старость? Рабю наблюдал за ним.
— Ну как?
— Думаю, что вы правы.
— Приятного, конечно, мало, но придется вывернуть все это перед судом. Вы же хотите, чтобы ее оправдали, так?
— Да, безусловно.
— Даже если она не вернется к вам?
— Судя по заявлению, которое она вам сегодня сделала, она не намерена больше жить со мной.
— Вы ее еще любите?
— Полагаю, что да.
— Полиция, несомненно, уже подумала о наличии неизвестного нам человека. Возможно, она выяснит, кто это. Но, по-моему, у вас все же преимущество перед детективами: не исключено, что речь идет о ком-то, кого вы хорошо знаете.
Рабю почувствовал, что собеседнику стало не по себе.
— Что с вами?
— Не обращайте внимания. Вчера мне пришлось ужинать у зятя, а потом я напился до бесчувствия. Не важно. Я вас слушаю.
— И затем она сказала нечто такое, что глубоко поразило меня. Я запретил ей повторять это кому бы то ни было. Я заговорил с ней о вашем сыне, Патрике. Советовал подумать о нем, о его будущем. И знаете, что она мне ответила, и притом как-то сухо, даже черство? «Материнские чувства всегда были мне чужды». Это действительно так?
Ален задумался, восстанавливая в памяти прошлое. Когда родился Патрик, они были небогаты. Он появился на свет еще до того, как Алена осенила мысль о журнале. Поначалу Мур-мур все свое время отдавала ребенку, и ее материнское усердие граничило с педантизмом. Это была та же старательность и аккуратность, с какими она печатала на машинке свои статьи, переписывая заново целую страницу, если на ней оказывалась ошибка.
Так они прожили в Париже около двух лет: он, она и малыш. Потом взяли няню, и Мур-мур опять с головой ушла в работу. А по вечерам приезжала, куда он ей назначал — в кафе, в рестораны, — и домой они возвращались поздно.
Ей никогда не приходило в голову зайти перед сном взглянуть на спящего ребенка. Обычно Ален это делал один.
Вскоре они купили и перестроили «Монахиню», где теперь проводили уик-энды. Но Мур-мур и приезжала-то туда главным образом потому, что это позволяло ей больше поработать.
— Да, понятно, почему она так сказала, — пробормотал Ален.
Рабю взглянул на стенные часы и поднялся. В кабинете зазвонил телефон, адвокат снял трубку.
— Слушаю… Да, соедините. Он еще здесь. Из вашей редакции, добавил Рабю, передавая трубку Алену.
— Алло, Ален?.. Говорит Борис… Вот уже полчаса пытаюсь связаться с тобой. Звонил к тебе на квартиру. Какой-то симпатичный женский голос — не знаю только, чей-сообщил, что минуту назад тебя вызвали по телефону и ты умчался. Она сказала, что разговор был с адвокатом. Я позвонил Эльбигу, но его в конторе не оказалось. Все-таки я разыскал его, и он передал мне, что ты у Рабю. Есть новости. Час назад к нам сюда явился комиссар Румань с двумя полицейскими. Он предъявил постановление, подписанное следователем, и сидит теперь в твоем кабинете. Он перерыл у тебя все ящики, ни одной бумажки не пропустил. Потом попросил у меня список сотрудников и заявил, что ему необходимо побеседовать с каждым в отдельности, но что это не отнимет много времени. Первыми почему-то потребовал вызвать телефонисток.
— Хорошо, сейчас приеду.
Ален положил трубку и повернулся к Рабю. Адвокат нетерпеливо ожидал конца разговора.
— У меня в кабинете комиссар Румань с двумя полицейскими. Они там произвели обыск. Сейчас он допрашивает сотрудников и первыми захотел выслушать телефонисток.
— Что я вам говорил!
— Вы полагаете, он подозревает кого-то из работников редакции?
— Во всяком случае, идет по следу, и вам ему не помешать. Спасибо, что зашли. Постарайтесь разыскать нашего героя.
Нашего героя! Рабю вложил в эти слова столько иронии, что Ален невольно улыбнулся.
— Вам бы сейчас не повредило пропустить стаканчик. Бар у нас тут внизу, налево от входа, в табачной лавке.
В Алене закипала злость против Рабю. Он готов был его возненавидеть, возненавидеть за все — за то, как адвокат вызвал его к себе, за то, как передал слова Мур-мур, за то, как под конец намекнул, что Алену не обойтись без выпивки.
Понурив голову, Ален ожидал лифта. Минуту спустя он подошел к стойке маленького бара.
— Двойное виски.
— Простите?
— Двойную порцию, если так понятней.
За ним с любопытством наблюдали какие-то рабочие в спецовках.
Встреча с Руманем не улыбалась Алену. Стоит комиссару на него взглянуть, и он тоже догадается, как Ален провел ночь.
Нет, ему не стыдно. Он волен делать все, что вздумается, он всю жизнь вызывающе держался с людьми, шокировал их — нарочно, из спортивного интереса.
И все-таки сегодня, когда люди смотрят ему в лицо, у него вдруг появляется чувство неловкости. Почему? Ведь он ничего худого не сделал. Он непричастен к тому, что произошло. Тысячи мужчин спят со своими свояченицами — это всем хорошо известно. Младшие сестры всегда не прочь попользоваться тем, что принадлежит старшим.