У каменных столбов Чарына
Шрифт:
— Боюсь, мне будут сниться… архары!
— Вот ты послушай…
— Что?
— Ну, прислушайся…
Чеков огляделся в недоумении. Ах, вот оно что… Действительно! Синь неба, желтизна глины, блеклая растительность — все это сочеталось таким образом, что казалось, звучит негромкая тягучая мелодия… И это было так естественно, что не удивляло. Герка прищурил глаза и покачивал в такт головой.
— Ты слышишь?
— Да, слышу, — ответил Чеков.
— Вот так всегда…
В раскаленном воздухе, как маленькие реактивные самолеты, носились белобрюхие стрижи. Они ловили каких-то насекомых, выписывая на полной скорости немыслимые траектории, и когда круто меняли направление, в воздухе раздавались гулкие хлопки. В обрыве, истыканном норами, гнездилось множество разных птиц. Вот уж в который раз прилетал скалистый поползень, держа в клюве какое-нибудь насекомое. Прежде чем влететь в гнездо, он садился на корешок, торчащий из обрыва, и внимательно разглядывал людей, будто размышляя — зачем здесь эти большие существа? Уж не хотят ли достать птенцов? Может, затаиться на время, бог с ними, с саранчуками… Да по всему видно — не опасные эти двуногие. Успокоившись, поползень кричал «сит-сит», срывался с корешка и летел к гнезду, чтобы накормить тех, кто давно выказывал нетерпение энергичным писком, приглушенным толстыми глиняными стенами.
Неподалеку от скалистого поползня жил каменный воробей, степенный и важный. Желтое пятнышко на его груди светилось, как модная безделушка. Неслышно подлетал он к своему гнезду с добычей в клюве, поглядывая на людей не то что спокойно, а даже с чувством превосходства.
— Экий невежа! — сказал Герка воробью. — Надо же иметь такую нахальную физиономию!
«Кийип, кийип!» — пронзительно вскрикнул воробей, и кто знает, что означало это «кийип», может быть, похуже, чем невежа…
Герка, раскрыв блокнот, что-то писал, Чеков лежал на спине и вяло размышлял. Здешняя природа казалась ему жесткой, суровой и какой-то бездушной, и все эти живущие в норах воробьи, удоды, поползни вызывали в нем сочувствие и уважение.
Послышался едва заметный свист, будто кто-то дул в тонкую трубочку. Герка оторвался от блокнота и посмотрел в небо; свист приближался, и Чеков тоже увидел темную точку в небе, она близилась, росла прямо на глазах, превратилась в стремительный черный ком. Черный ком грозился вонзиться в желтую стену обрыва, и никакая сила не могла этого предотвратить.
— Гриф! — произнес Герка с восхищением. — Черный гриф!
Гриф развернулся как парашют и закачался на огромных крыльях, медленно опускаясь на выступ обрыва.
— Я этого гнезда не знал.
На большой высоте, на неприступном выступе устроили черные грифы свое гнездо. Тот, что только прилетел, был, по-видимому, самцом, а над гнездом, подняв зонтом крылья, сидела другая птица, оберегала от солнца детеныша. Наверное, не один час провела она так, подняв над птенцом крылья. Тот, что прилетел, наклонял голову без перьев в темном пуху и отрыгивал пищу. Потом он отошел от гнезда и долго сидел без движения на краю уступа, поглядывая вниз — лысый мудрец, ни страха в нем ни волнения… Но вот он упал в бездну, развернулся и поплыл широкими кругами, набирая высоту.
Герка сказал, покусывая травинку:
— Посмотришь вокруг — здесь все так естественно — веселая и суровая игра… Безрассудная жизнь и так близко смерть! Все своим чередом. Мне хочется написать обо всем этом: о скалах, о птицах, о ветре…
Чеков помолчал, подумал и сказал:
— И все же это не то. Можешь написать, а можешь и нет… Если не получится, что тогда?
— Что тогда? — усмехнулся Герка. — Ну, если птица решила перелететь через море, но не долетела… утонула. Что тогда? Разве она виновата?
Чеков не ответил, он только усмехнулся про себя и подумал: «Бедная птичка…»
Сверху упал кусок известняка, хлестко ударил по расстеленной газете.
— Архар ходит, — поднял голову Герка.
Чеков посмотрел вверх и увидел в ста метрах над собой рогатую голову архара.
— Черт возьми, — пробормотал он. — Что за удовольствие стоять на краю пропасти? И как у него голова не закружится?
— Это от натуры зависит, — возразил Герка. — Кому стоять, а кому не стоять. Ого-го-го! — крикнул, приложив ладони ко рту.
Крутые рога качнулись, архар исчез, сыпанув сверху пригоршней твердых глиняных шариков.
— Пойдем дальше?
— Пойдем!
— Где же конец этого оврага?
— К вечеру дойдем.
Тропа вилась по самой середине оврага Кызыл-жар. Крутые, обвалившиеся, истыканные норами, щелями, гнездами, облитые белым птичьим пометом, древние, морщинистые, прокаленные солнцем обрывы смотрели в небо…
4
Ночь еще не наступила, но близилась, обещая отдых уставшему телу, покой уму, который в течение дня искал, жаждал разгадок и объяснений. Место для ночлега Герка выбрал удачное: была видна большая впадина, поблескивающая белизной соли, затуманенная обрывками стелющегося тумана. Три скалы поднимали вверх остроконечные головы, тускло сияющие в свете заходящего солнца. Это было то самое место, о котором студентка в машине сказала «лунный пейзаж», только значительно ближе.
— Лунный пейзаж! — повторил Чеков ее слова, глядя на каменные вершины и насмешливо — на Герку. — Вот так и пиши — лунный пейзаж видели мы перед собой…
Герка собирал сухие стебли ферулы, срубал топором колючие кусты, оставляя все живое, способное расти. Чеков относил топливо туда, где решили разводить костер.
— Это, брат ты мой, не так просто, — оглянулся Герка на слова Чекова. — Это как «каменный цветок».
Большая птица молча пролетела по багровому небу. Уже шла темнота, блики света от костра пробегали по лицам, одежде. Чеков взглянул, и очень значительной показалась ему фигура Герки в свете костра, будто это был кто-то сильный и мудрый, а не Герка, знакомый еще по студенчеству, с его чудачествами, и, как выяснилось, невысказанностью. Чеков в душе был рад, что у него не было ничего такого, попусту томящего и раздражающего. Ему казалось, что и природу он чувствует иначе, спокойнее и добротней.
— Как хорошо! — Чеков поудобнее устроился у костра. Было очень тихо, только костер потрескивал, да хрипло и зло тявкала лисица. Ночь была темная, звездная, безлунная. Над костром вились какие-то насекомые, изредка прилетали крупные и страшные на вид медведки, да летучая мышь несколько раз дерзко влетала в светлый круг на своих бесшумных перепончатых крыльях.
— Фарят! — тихо и спокойно произнес Герка.
— Что? Где? — встрепенулся Чеков.
Герка молча кивнул за его спину. Там по ночному небу бродил светлый луч прожектора, кидался из стороны в сторону, пропадал и снова возникал. Что-то искал этот луч, настойчивый, суетный, жесткий. Он вызывал тревогу, он был ненужен в этом простом мире, скрытом ночной темнотой от чужих глаз.
— Что им надо? — Чеков ощутил холод внутри живота.
— Джейранов ищут!
— Сволочи!
Герка усмехнулся неприятно и невесело.
— А что? — посмотрел Чеков. — Ты обязан их ловить?
— По мере возможности.
— Но какие же у тебя возможности? Где машина? У тебя даже лошади нет!
Прожектор то удалялся, то приближался, иногда ветер приносил едва слышное гудение мотора.
— Это не люди! — возмущался Чеков. — Это варвары!
«Бум, бум», — прозвучали вдали выстрелы. Герка смотрел в костер, смотрел слишком уж сосредоточенно. Жужжание мотора близилось, браконьеры подъезжали. Костра они видеть не могли, они гонялись за дичью на плато.