У каменных столбов Чарына
Шрифт:
Горячая, прокаленная южным солнцем пыль лежала на улицах и длинных глинобитных заборах, на узких листьях и блеклых цветках чахлых кустарничков, посаженных вдоль улиц. Казалось, что белесое безоблачное небо всей тяжестью навалилось на низкие крыши домов и от этого трудно дышать.
В один из таких знойных дней я шел по аллее пустого городского парка. По асфальту навстречу мне двигалось что-то живое. Подойдя поближе, я увидел богомола. Он неуклюже раскачивался на ходу, и тень его на асфальте проделывала такие же странные движения. Богомол бежал прямо на меня и, кажется, не намерен был уступить дорогу. Я остановился и склонился над ним. Богомол ответил угрожающим движением — приподнялся на второй паре ножек, а передние, сложенные наподобие рук молящегося человека, расставил и вытянул в мою сторону. Я продолжал стоять, а он все грозил, размахивал передними ногами, вертел своей треугольной головой, расправлял и снова складывал крылья.
Я решил взять его с собой. Вытряхнул из коробки спички, посадил в нее богомола.
Так уж получилось, что я вспомнил о нем только на следующий день и решил, что он, наверное, погиб от голода и неудобств. Но он был жив. Из щели показалась сначала лапа, вооруженная острыми коготками, а потом и голова с большими глазами, но настолько бледными и невыразительными, что они казались незрячими.
Лаборантка Валя посадила богомола в стеклянную банку и принялась ловить для него мух.
— Богомол — непростое насекомое, — восторженно говорила она. — Мне кажется — он думает… Посмотрите, сколько в его, жестах смысла, важности, как у какого-нибудь крошечного эмира…
Богомол тем временем, как заправский боксер, резко выбросил вперед передние ноги, и муха оказалось зажатой между бедром и голенью одной из них. Не спеша, как будто даже смакуя, богомол съел свою добычу. Ел он немного. За весь день едва управился с пятью мухами. Кто-то подбросил в банку круглого и плоского, как черепаха, растительного клопа, но богомол брезгливо отшвырнул его в сторону. В еде он был довольно разборчив.
В банке было тесновато и Валя установила ветку таким образом, что она поднималась высоко над ее краями. Богомол мог взбираться на самую вершину, а, опускаясь, снова оказывался за стеклом. У него были и крылья, большие, прозрачные, с сине-фиолетовыми пятнами, но он почему-то не улетал. Может, тому причиной было толстое и на вид тяжелое брюшко. Валя подозревала, что это самка, и в скором времени следует ожидать потомства, но, кто знает, может, богомол просто полнел на легких хлебах.
Он то настойчиво скреб передними лапами по стеклу, то разгуливал вверх и вниз, но чаще всего неподвижно сидел, похожий то ли на подсохший листок, то ли на кусочек отставшей от ветки коры. И только треугольная голова его поворачивалась равномерно и бесстрастно, как какой-нибудь механизм. Бывало, что он подолгу сидел головой вниз, ему, видимо, было совершенно безразлично, как сидеть…
Однажды в комнату влетела оса, покружилась, постукалась в стекло, полазила по подоконнику и, наконец, уселась на ветку, на которой застыл богомол в своей молитвенной позе. Он слегка шевельнулся, будто ветром качнуло листок, и начал наводить на осу свой глазастый треугольник. Ловкачом он отнюдь не выглядел, но бросок его и на этот раз был удивительно точен. Оса зажужжала и забилась, схваченная поперек туловища мертвой хваткой. Оса — серьезный и опасный противник! Но богомолу или очень повезло, или он действительно был мастером своего дела. Левая его нога вошла между головой и грудью, осы, правая зажала брюшко, и страшные челюсти осы оказались в таком положении, что никак не могли достать богомола. Не мешкая, он срезал осиную голову, обезвредил ее. Таким образом, опасная оса превратилась в «освежеванную тушу».
И вот однажды, не помню точно в какой именно день, в развилке ветки появилось нечто похожее на маленький выпуклый домик с ребристыми стенками. Это была капсула — оотека, наполненная яйцами богомола, которым предстояло долгое созревание.
В тот день начальник отряда объявил, чтобы все подготовились к переезду на новое место.
На следующее утро разбили лагерь на берегу тихого степного озера с громким, каким-то рокочущим названием — Карарым. На нашем рабочем столе опять появилась знакомая всем банка с богомолом, прибывшая на новое место в Валином чемодане. В экспедиции всегда много дел, но разве трудно поймать для богомола несколько насекомых? К тому же аппетит его заметно ухудшился, одного маленького, кузнечика хватало ему теперь на весь день. Богомол присмирел, стал меньше передвигаться, можно было подумать, что он-крепко затосковал. И вот однажды утром мы нашли его мертвым. Это был вполне естественный конец, ведь после откладки яиц самки богомолов погибают.
Ветка с капсулой перекочевала в Валин чемодан, а по окончании полевых работ — в нашу лабораторию, где и перезимовала на подоконнике среди склянок и цветных горшков.
Наступили теплые дни. Валя время от времени доставала ветку и внимательно разглядывала капсулу, но та выглядела сухой и мертвой.
— Пора бы выкинуть это сокровище, — говорил кто-нибудь, поливая цветы. — Вряд ли что из нее появится. Яйца должны развиваться в естественной среде, а не на подоконнике.
— Разве вам мешает ветка? — спрашивала Валя в таких случаях, и ее оставляли в покое.
Время шло. Земля покрылась свежей зеленью, появились цветы, потом трава выросла по колено, а вот уж и лепестки яблонь посыпались на землю. Наш отряд готовился к новой поездке.
— Идите сюда! — позвала однажды Валя. — Смотрите! Богомолы вылупляются…
Жизнь, скрытая в маленьком жестком кусочке, похожем на обломок коры, все же проявила себя. Через маленькое отверстие в крыше капсулы вылезла личинка, одетая в буроватую оболочку. Как долго пробивалась она к миру, полному света, красок и запахов. Она делала это бессознательно, не подозревая даже, что ждет ее в этом прекрасном и беспощадном мире. Могла прилететь птица, если бы это происходило на воле, и склюнуть личинку. Тем бы и закончился долгий и трудный путь развития… Но она выбралась, оболочка лопнула, и мы увидели настоящего нежно-прозрачного богомола длиной чуть больше половины сантиметра. Как заботливые акушеры мы приняли из чрева капсулы трех молодых богомолов, еще два запутались в тонкой оболочке и погибли, так и не увидев солнечного света. Видимо, комнатные условия все же сказались на богомольем потомстве.
Зато эти трое росли быстро, благополучно линяли, и мы решили выпустить их на свободу.
Странные и хрупкие, но уже грозные для всякой мелочи, молодые богомолы быстро исчезли в путанице травы. По земле бегали муравьи, ползли яркие божьи коровки, жуки, клопы-солдатики. Громко стрекотали кузнечики. И наши маленькие богомолы в одно мгновение стали частицей этой стрекочущей, суетливой жизни…
СОМ
— Никто на свете не знает этого озера! — с волнением говорит мой товарищ по работе Колосков. — Только мы с тобой да рыбаки!
Места здесь действительно дикие. Озеро, о котором говорит Колосков, называется Кундус. За ним следует другое большое озеро, дальше третье, водоемы соединяются между собой большими и малыми протоками, и неизвестно, где кончаются. Вода, поступающая из мутной Сырдарьи, отстаивается и становится прозрачной, как голубоватое стекло. Но вечером цвет воды меняется: она приобретает фиолетовую, оранжевую окраску, а то становится желтой под цвет закатного неба.
— Эй, наука! — слышится хрипловатый голос. — Примите тараса!
— Какого тараса?
— Ха-ха! — в лодке стоит рыбак Миша, одна нога на носу лодки, вторая на корме, и держит в руке пудового сома.
— Такого, наверное, и не видели?
— Не видели…
Миша выходит на берег. Рыбак — настоящий гигант, ростом около двух метров. Лицо его обветренное, красное и слегка оплывшее. С появлением Миши в воздухе завился острый спиртовый запах.
— Почему — тарас? — спрашивает Колосков, кивая на сома.
— А посмотри… Он на запорожца похож…
Действительно, пара длинных вислых усов и широкий, как бы ухмыляющийся рот, придают сому какое-то добродушное человеческое выражение.