У каждого свое зло
Шрифт:
— Да понимаю я, понимаю? Значит, старая не может взять, не то воспитание, так? А молодая?
— И молодая тоже. Хотя она мне вообще-то какая-то непонятная. Я сначала даже решила, что она путана. А потом смотрю — нет, просто с гонором бабенка. Гордая, понимаешь? Это большая, между прочим, редкость. И очень уж упакована. Может, хахаль какой крепкий, а может, сама хорошо устроена…
— А как по-твоему, если работает, то — кем?
— Вообще-то на журналисточку смахивает, но у них заработки… На платье от Бенатти не хватит, это точно.
— Значит, чисто теоретически могла все же взять?
— И теоретически
— Ну и что у нас с тобой осталось в сухом осадке? — почесал затылок Игорь Альфредович, наполняя свою и ее рюмку — теперь, дескать, можно, заработали.
— Остался племянник. Он же наследник. Как я поняла, они давно не виделись и дед ему сам позвонил. «Ярик должен прийти, Ярик»…
— А ты его видела? — на всякий случай уточнил Решетников.
— Видеть не видела, — помотала она головой, — а слышать слышала. Молодой малый. — Дед меня с ним даже познакомить хотел… Вроде как учился где-то, а вроде как бросил… Похоже, в деньгах нуждается…
— Ну, студенты все нуждаются, — равнодушно заметил Игорь Альфредович, думая про себя о том, что если Димон вернется ни с чем, то искать придется именно здесь — он был в курсе, почему бывший студент Ярослав Завьялов остро нуждается в деньгах. — Но, однако ж, какой дед-то, оказывается! — нехорошо засмеялся он, притягивая Аллу к себе. — То сам в женихи набивается, то племянника подсовывает…
Ночью, когда они, горячие, расслабленные после любовных игр, лежали, отодвинувшись на разные края постели — было невыносимо жарко, хотелось пить, курить, спать, она вдруг сказала, словно и не было у них перерыва в том, начавшемся после ухода Димона разговоре:
— Слушай, как ты думаешь, почему этого заморского деятеля интересуют именно птички? Ведь вон хотя бы у того же Краснова — у него редкости и поценнее есть…
— A этого иностранца поценнее не интересует, — усмехнулся Решетников. — Его имидж интересует, понимаешь?.. Ну вот представь, как будто это все у нас в России. Грабил, грабил человек, занимался рэкетом, может, даже заказывал кого, а потом раз — остепенился. Захотел в Думу попасть или там чего… Не преступником считаться, а общественным деятелем… Не слыхала про такое?
— Сколько угодно!
— Ну и что тогда человек делает? Правильно, создает себе новый имидж. С уголовщиной — ни-ни, честь делового человека для него что? Главная заповедь. Ну и, конечно, спонсорство всякое, благотворительность. Ну и, конечно, чудачества. Какой же он опасный человек, если он команду КВН в Москву послал на свои деньги, или художников местных поддержал, или инвалидов, или детский сад… Понимаешь? Для него невинность становится дороже, чем для невесты!
— Больно нужна тебе была моя невинность! — хихикнула Алла, кладя на него свою роскошную ногу.
— Ладно, ладно, сдаюсь, — засмеялся он, чувствуя, как плоть начинает оживать независимо от его воли. — Мне твоя невинность — как зайцу барабан, ты мне без нее гораздо больше нравишься!
— Ладно, замнем, — великодушно согласилась Алла, снимая с него ногу. Значит, говоришь, ради имиджа, так? Невинность, репутация и все такое… Это я понимаю. Но вот наши птички — они разве для этого дела годятся? Ведь мы же с тобой совершили самую настоящую кражу, да еще не просто — в составе созданной с преступным умыслом группы. Ведь за это хор-роший срок припаять могут, тем более с нашими-то судимостями… И он, твой иностранец, не может об этом не думать, верно?
Решетников поднялся на локте, с интересом посмотрел на нее. Да, красивая бабенка, ничего не скажешь, а какая зарюханная, какая несчастная была полгода назад, когда он ее только встретил. И, главное, котелок варит как надо, если не считать того, что как-то глупо вести такие разговоры в голом виде…
— Ну, во-первых, тот, с кем я имею дело, — всего лишь посредник, сто раз уже объяснял. А значит тот, кто книги заказал — вообще ни к чему такому… нечестному заранее причастен быть не может. Во-вторых, ты что же думаешь, что я этому Петерсену сказал: готовьте, мол, денежки, я для вас этих «птичек» украду? За кого ты меня держишь, цыпа моя! Я ему изложил свою версию, а версия моя такая: Краснов на старости лет сам решил продать свои книги. Кризис в стране, то-се, старику пенсионеру живется трудно, а кроме того, захотел передать книги родственной душе, в надежные руки. Так что и я, можно сказать, всего лишь посредник…
— Не расскажешь, как тебе это удалось? Бумажки ведь, поди, какие-то для убедительности потребовались, документы…
— Тебе-то зачем знать? Для расширения кругозора? Думаешь, когда-нибудь пригодится? Вряд ли, дорогая. Если у нас с тобой это дело выгорит — все, мы больше к уголовщине и за километр не подойдем!
— Зарекалась ворона говно клевать, — задумчиво сказала Алла. — Ай, не обращай на меня внимания. Это так, мысли вслух… Что-то курить ужасно хочется, да и выпила бы я чего-нибудь для поднятия тонуса. Твой тонус как? — Она провела рукой внизу его живота. — Видишь, надо, надо тонус поднять!
Они, как были голые, перебрались на кухню. Алла сидела, дразня его одна нога на полу, вторая на табуретке.
— Да хрен с ним, с этим Петерсеном, правда, Игорек? — залихватски сказала она, наливая ему и себе. Коньяк тепло желтел в пузатых бокалах, обещая согреть, расслабить. — Позвонит он сегодня, собака, или нет? прошептала вдруг она словно про себя.
Они выпили, но вместо того, чтобы чем-нибудь зажевать алкоголь, она заговорила снова:
— В Америке этой гребаной, или откуда он, этот самый Петерсен, наверно, и вправду можно позволить себе честно жить. А у нас? — Алла с жадностью закурила, продолжила, не глядя на него и пуская дым к потолку: Но вот у них там аукционы эти знаменитые — Сотби, Кристи… И что, ты мне скажешь, что там не торгуют ну… как бы это поделикатнее — сомнительными вещами?
— Вот именно, что сомнительными, — кивнул Игорь Альфредович. — Да, они работали честно, эти аукционы, старались, во всяком случае. До тех пор, пока в Европу не повалили наши дорогие соотечественники, новые русские, так их!
— Не смотри на меня, — словно не слушая, прервала вдруг она, встала и подошла к холодильнику, нагнулась, выискивая что-то в его освещенном чреве.
Какое там не смотри!
— Ну, и что ты замолчал-то? — невинно спросила Алла, возвращаясь к столу с двумя большими помидорами и баночкой майонеза. — Ужас как помидоров вдруг захотелось! Ну, так что ты замолк? Я тебя очень внимательно, между прочим, слушаю!