У каждого свой путь.Тетралогия
Шрифт:
Алексей Гаврилович бессильно опустил ружье. Плечи опустились. Он упал на колени и крикнул:
— Простите меня, люди! Я породил чудовище, но даже убить его не в силах…
На улице раздался шум. С хриплым криком, косматая и растрепанная, бежала Маруся Горева:
— Сынок, сыночек мой!.. Алексей, не надо! Он наш сын! Не убивай…
Она запиналась и часто падала, тут же вскакивала на босые больные ноги и бежала дальше. Платка на ней не было. Седые волосы растрепались и сейчас она была похожа на ведьму. Мария Александровна бежала из последних сил. Саша и Юля отошли от Николая, поняв, что выстрела не будет. Старая женщина пронеслась сквозь расступившуюся толпу и кинулась на грудь сына:
— Коленька! Коленька! Не чаяла дождаться…
Нежно провела сморщенной ладошкой по его лицу, глядя старческими светлыми глазами в его глаза. Улыбнулась радостно и светло… И вдруг рухнула. Николай едва успел подхватить ее тело, почувствовав, каким оно стало легким и невесомым. Глаза матери еще смотрели на него, но в них уже не было жизни. Они медленно закатывались. Голова запрокинулась назад. И он сразу понял, что произошло. Дико закричал, прижимая тело матери к себе:
— Мама!!! Мама…
Упал на колени, крепко прижав к себе мать и зарыдал, уткнувшись в ее холодеющее плечо. Алексей Гаврилович тоже понял, что жена умерла. Ружье выпало из его рук. Он, не веря, позвал:
— Маруся, ты что?.. Как же я…
Люди вокруг молчали. Женщины крестились, что-то шепча про себя. Мужики отворачивались. Даже дети притихли, понимая крошечными сердечками, что на их глазах произошла страшная трагедия. Николай Горев ничего не видел и не слышал. Алексей Гаврилович стоял рядом со старшим сыном и по его лицу потоками лились слезы, а из губ не вырвалось ни звука.
Николай рыдал больше получаса, пока к его плечу не прикоснулась легкая ладонь. Мужчина вздрогнул и обернулся. На него, такими же точно глазами, какие были в молодости у матери, смотрел мальчишка лет восьми. Лицо было красным от слез, но он упрямо произнес, силясь сдержать рыдания:
— Папка сказал, чтоб ты бабушку домой принес. Ее обмыть надо, пока тело не окостенело…
Николай понял, что это его племянник, хотя тот и не назвал его по имени. Встал, держа мать на руках и сказал тихо:
— Веди…
Он шел за ребенком, прижимая тело матери к себе и понимал, что слишком много потерял. Каждый шаг давался с трудом. Ноги словно одеревенели. Покрасневшее от слез лицо не отрывалось от лица матери с застывшей светлой улыбкой и закрытыми глазами. Отец шел сзади, его палка оставляла глубокие вмятины в раскисшей грязи. Алексей Гаврилович словно оцепенел от горя, разом превратившись в глубокого старика. Перед глазами стояло: его Маруся, такая тихая и спокойная, гладила лицо старшего сына. Следом молча шли деревенские, глядя на Николая и еле слышно переговариваясь между собой. Брат не пустил его в дом. Витек молча забрал возле калитки тело матери и повернулся спиной, глухо сказав:
— Уходи…
Он даже не взглянул на старшего брата. Отец прошел мимо сына, словно не видя. Народ начал медленно расходиться. Никто не подошел к изгою. Николай стоял посреди деревенской улицы один. Он потерянно оглянулся вокруг, почувствовав себя чужим. День клонился к вечеру. Солнце село за лесом, но он не чувствовал наступавшего холода, хотя и был в одной рубашке. Одиночество давило на сердце. Он не знал, куда ему идти. За его локоть взялась детская рука. Замутневшими от горя глазами он поглядел вниз. Рядом стояла дочка Маринки. Оглянувшись по сторонам, она прошептала:
— Пошли, мы вас спрячем…
И он пошел, подчинившись ребенку и понимая, что выхода все равно нет. Дети Маринки протягивали ему руку помощи и он не смог оттолкнуть ее. Девочка, держа за руку, вела Николая за домами. Пояснила по дороге:
— Саша вас уведет на кордон. Дом там протоплен. Еды он захватил и вещи ваши мы из сарая забрали…
Он тихо спросил:
— Ты знаешь, кто я?
Ребенок обернулся, поглядев на него серыми сумрачными глазами:
— Мне Саша сказал… Ну и что? В жизни все бывает…
Она говорила, словно взрослая и Николай, несмотря на горе, внутренне усмехнулся. Характером и этими словами девчушка напомнила Марину. Девочка взяла его руку. Остановилась, подняв личико вверх и подергала за пальцы, заставив поглядеть на себя:
— Дядя Коля и дядя Сережа сказали, что убьют тебя. Дядя Вова ничего не сказал, только кивнул. А я не хочу, чтоб ты умер и Саша не хочет. Мама нам рассказывала, как вы дружили… Мы тебя на кордоне спрячем.
Он наклонился и неумело провел ладонью по мягким волосам:
— Малышка, вас искать будут…
Юлька покачала головой из стороны в сторону и светлая коса перелетела с плеча на плечо:
— Дедушка знает. Это он попросил нас увести тебя.
У Горева обмерло сердце. Ушаков… Суровый Иван Николаевич решил спрятать его, отверженного всеми в деревне. Отец Маринки оказался не таким уж суровым, как он считал раньше и оказался в действительности добрее многих в деревне. Теперь он знал, в кого уродилась Маринка. Николай шел за Юлькой и думал о матери, понимая, что виноват в ее смерти. Помнил ее ласковую сухую ладонь, коснувшуюся лица, ее глаза — заплаканные, тусклые и с такой любовью глядевшие, ее исхудавшее тело на руках…
Мужчина даже не понял, что снова заплакал. Привела в себя ладонь девочки. Он поглядел сверху вниз и она потянула его к себе, а когда наклонился, обняла за шею и прижала его голову к своей пухлой щечке, гладя по волосам на затылке. Тихо сказала:
— Ты не плачь. Знаешь, сколько мы с Сашей проплакали, когда думали, что мама умерла? Она иногда очень долго не писала. Ты взрослый, тебе нельзя плакать, так дедушка говорит. Тебе плохо, да?
Горев присел на корточки, внимательно разглядывая в полумраке леса дочь Марины. Затем обнял ее, крепко прижал к себе и глухо сказал, уткнувшись в детское плечико: