У каждого свой путь.Тетралогия
Шрифт:
Девчонку отправили в больницу в бессознательном состоянии. Ее маленький красный мотоцикл “Минск” переправили в милицейский гараж. По найденной в кармане справке установили, что Марина Ушакова ехала с мотокурсов. Следы на дороге указывали — правил она не нарушала. Ивану Николаевичу через день вернули изрядно помятое транспортное средство. Маринка пролежала в больнице два месяца. У нее были переломы обоих рук, разбита голова с сотрясением мозга, расколота коленная чашечка и вдобавок повреждена грудная клетка. Ровесников в хирургическом отделении не оказалось. Она лежала среди взрослых теток, ежедневно выслушивая их жалобы
Молодой хирург, понимая одиночество девчонки, приказал санитаркам перенести ее кровать к окну, не закрывавшемуся ни днем ни ночью из-за летней жары. Девочка слышала гудение мух и комаров за затянутым марлей оконным проемом. Сквозь легкую ткань видела березовые космы, шевелившиеся под легким ветерком и старалась не выглядывать на улицу. Окна больницы выходили на кладбище. Там раз в неделю обязательно кого-то хоронили и траурный марш резал уши, наполняя сердце тоской.
По вечерам снизу доносился мужской матерок. Это играли в домино и карты “ходячие” больные из мужских отделений. Им разрешали выходить на улицу. В эти часы Маринка с удовольствием смотрела на потолок, где отражались тени берез. Родители забегали в больницу каждый день. Угощали лакомствами, ни слова не говоря об аварии. Приносили книги: пальцы у сломанных рук шевелились и торчали из гипса. Она осторожно переворачивала страницы и читала. Читала запоем. Это оказалось единственным развлечением для девочки.
Когда она выписалась и вернулась домой, любимого “Минска” в гараже не было. Стуча палкой и прихрамывая, кинулась за разъяснениями к отцу:
— Пап, где мотоцикл?
Иван Николаевич оторвался от газеты и спокойно посмотрел ей в лицо:
— Я его отремонтировал и продал. Мне нужна живая дочь, а не ее не подвижное тело. Ты знаешь, что мы с матерью пережили за два месяца? Мать неделю ревела. Хватит, Марина, мальчишеских выходок! Тебе четырнадцатый год, а ты все с мальчишками дружишь.
Она упрямо вздернула подбородок, точно так же, как делал он сам:
— И дальше буду дружить! Даже ты не сможешь этому помешать. Я тебя очень люблю и уважаю, но друзей я буду выбирать всегда только сама.
Иван Николаевич посмотрел на ее решительное лицо:
— Дружи, кто тебе мешает? Только от мальчишеских замашек пора бы отвыкать. Девушкой становишься. Знаешь, как тебя соседи зовут — “Д*Артаньян в юбке”.
Маринка оперлась на костыль, откинула за спину длинную косу и рассмеялась:
— А что, мне нравится!
Отец, покачав головой, произнес задумчиво:
— Зато мне не очень…
Дочь ухмыльнулась и полным ехидства голосом, произнесла:
— Ну, конечно, пап! Тебе бы хотелось, чтоб меня “Золушкой” звали или “Куколкой”. Этого не будет! Ты сам научил меня быть мальчишкой и ничего не бояться, а теперь пытаешься сделать такой, как Ольга Чулкова и Светка Курослепова. Визжать от одного вида лягушки или ужа. Жеманничая, поджимать губки и опустив глазки краснеть от ругани. Не получится! Завтра на рыбалку идем?
— Да ты еле ходишь! Какая рыбалка?
Она подняла глаза к потолку и кивнула собственным мыслям:
— Ну, если ты не хочешь, я с мальчишками уйду. Лодку можно взять?
Отец вздохнул и улыбнулся:
— Вместе сходим. Вот неугомонная! И в кого ты у меня такая?
Она звонко расхохоталась:
— В тебя, пап! Бабушка о твоих проделках мне рассказывала…
Маринка “кипела” от злости. Бегала, как заведенная, по кухне и размахивала кулаками. Дружки-приятели молча сидели на диване у Ушаковых, не зная, как успокоить подружку. Им и самим не больно-то нравилось то, что классная устроила Маринке. Неожиданно девчонка остановилась, с минуту над чем-то раздумывала, а потом хитро улыбнулась:
— Машка у меня попляшет! Сегодняшнее унижение я ей не прощу! Ребят, печная сажа у вас есть? Только не сырая.
Толик кивнул сразу:
— В ведре на чердаке была. А зачем?
— Узнаешь! Тащи! А у вас есть?
Коля задумчиво посмотрел на нее:
— Тебе много надо?
— Много. Я же ее прессовать буду.
— Тогда и мы с Витькой сейчас принесем.
Братья и Белов умчались домой. Лишь Леха Суханов пожал плечами:
— Мамка все на огород еще весной высыпала. Я сам видел.
— Тогда принеси свои мячи: маленький и большой.
Задавать вопросы в их компании считалось лишним — потом все само собой разъяснялось. Вскоре приятели появились с ведрами и мячами в руках. Все вместе закрылись в гараже и принялись обклеивать мячи намоченными газетами толстым слоем. Маринка утащила их в дом и положила на русскую печь. Взамен притащила толстые шерстяные нитки, отцовский столярный клей и банку с порохом. Обмакивала нитки разной длины в клей, отжимала и обваливала в рассыпанном на газете порохе. Колька по ее просьбе развешивал их сушиться под потолком гаража, прикрепляя щепками, шурупами и гвоздями. Бомбочка из сажи с порохом и самопальный “бикфордов” шнур были готовы на другой день. Маринка знала, сколько секунд длится горение нитки в три метра длиной.
На третий день она вышла из дома, якобы в школу, на сорок минут раньше. Приятели ждали возле калитки. Девчонка зашла в гараж. Прихватила тряпичную сумку с чем-то круглым. У калитки классной руководительницы Ушакова замаскировала в пожухлой прошлогодней траве свое творение. Вывела шнур и спряталась за толстой березой со спичками наготове. Ее дружки притаились кто где. Мария Васильевна вышла через пять минут. Маринка заметила ее высокую прическу, двигавшуюся за забором и подожгла шнур. Едва учительница открыла калитку и шагнула на улицу, раздался взрыв. Когда сажа перестала летать, перед калиткой стояло чумазое чудовище. Сбоку что-то ярко сверкнуло. Это Колюня, фотограф всех шалостей, не в силах удержаться от рискованного шага, сфотографировал училку.
Мария Васильевна с минуту стояла у калитки со вздыбленными волосами, чернее негра и только белки глаз, да оскаленные зубы остались белыми. После вспышки учительница развернулась. Быстрее скаковой лошади молча рванула к дому, забыв закрыть калитку. Маринка с приятелями спокойно отправилась в школу. По дороге от всей души хохотали, вспоминая видок учительницы. Классная руководительница появилась в школе через три дня. По слухам, она топила баню и старательно отмывалась от жирной печной сажи. По школе ходили ее фотографии возле калитки. Колька Горев наделал их множество. Даже директор школы получил парочку под дверь. Когда учительница появилась, последовали репрессии.