У коленей Ананке
Шрифт:
– И о чем она только думала… – скучающе и притворно одобрительно пожала плечами Геба, вертя в руках золотой сосуд.
– Вот именно, – отозвалась Лахесис и поискала глазами сестер. Клото хихикнула и отвернулась, пробормотав: «Чем короче платье, тем лучше», а Атропос в очередной раз развернула парасольку, выражая крайнюю степень возмущения.
– Согласно поручению Высшего, я явилась сюда за пятьюдесятью дополнительными жребиями для любой случайной души, что придет завтра с Подпола, – закончила Лахесис. – Ты же знаешь нашу мать, – прибавила она, – и ее странные способы расплачиваться с понравившимися ей смертными тварями, с помощью высокой судьбы. Она обязательно не упустит свой шанс и начнет мухлевать и подтасовывать выбор. Еще под ее началом ходят сообщники-ветра, сейчас ее любимец, Нот, вообще распоясался с этими беженцами. Кто-то хочет крупную войну?
– Н-нет, – вздрогнула Геба. Хариты остановились и всплеснули руками, побросав швабры на пол.
– Вот и я о чем говорю, о Гебо. Позови отца, умоляю, пусть он сочинит пятьдесят дополнительных судеб для одной из душ.
Геба молча покосилась на спящую рыжую бороду властелина миров, мерно подрагивавшую в такт дыханию. К сожалению, спал владыка весьма редко, и за время сна случалось, что какие-то боги, пользуясь вседозволенностью, губили Вселенные, вмешивались в судьбы мира или порождали новых богов на чью-нибудь радость или погибель. Как-то, когда он таким же способом заснул, из его головы родилась Ткачиха, которая позже основала Элладу и в непомерном самомнении решила распространить языков на ее жителей, из-за чего потом, после завоевания турками эллинского народа, негодовал весь Верх, и сотрясалась гора со дворцом от воплей бессмертных, вынужденных каждые несколько небесных секунд выслушивать отдаленных пространством крики муэдзинов. Тут наша богиня поняла, что, скорее всего, разговор с бывшим любовником и киданием им грозовых пучков в ее сторону с последующим тлением и без того редких волос на ее голове откладывается, и облегченно вздохнула. Она знала Гебу.
– Я сама напишу эти судьбы, а вам потом выдам. Или… – Она нерешительно пожала плечами. – Я сегодня в хорошем настроении. Буду сочинять вместе с Харитами. Или вот… Попо, Кло, вас не затруднит немного поиграть со мной в фанты? Давайте писать у каждой из нас на лбу какую-либо прежнюю историю, которая уже была и неинтересна, а другая будет отгадывать. Нет?
Кло захлопала в ладоши и покрутилась на одной ноге, облаченной в балетку. Пол предательски заскрипел, но упасть на него Кло не смогла, будучи подхвачена одной из Харит.
– Соглашайся, Кло, ты хорошо себя зарекомендуешь. Можешь потом потребовать перевода из отдела судеб. Будешь жить с нами.
Аторопос нерешительно подняла руку и спросила:
– Писать можно что угодно?
– Да, дорогая, хоть второй свиток этого… как его… – поморщилась Геба.
– «Войны и мира», – сказала Атропос. – Ура.
Через минуту за столом сидели мать, три дочери, Геба и пятнадцать харит, вовсю выдумывая новые сюжеты. За неимением пергамента писали прямо на воздухе; письмена, выводимые Гебой, прямиком поступали к Златокудрому и его гарему, а те переправляли их на землю поэтам, художникам, гейм-девелоперам, наконец.
– Меня очень сильно любят женщины? – напрягала воображение одна из харит.
– Эй, дорогая, как тебя там, не забывай, что эти жребии – карательные, – наставительно произносила Лахесис и пихала локтем мать.
– Хорошо. Меня очень сильно любят женщины, и одна из них меня убила, – вздыхала харита.
– Нет, милая, это не Орфей, – поправляла ее Атропос и умильно улыбалась, вздыхая в изображенный на парасольке потрет молодого красавца.
– Ну ладно, меня не очень сильно любят женщины, тогда я… – заново начинала харита.
Когда Лахесис понесла полную, верхом набитую сумку на привычное всем место, а мать пыталась заново закрепить серебристую пряжу, вздыхая о своей бедной и не к месту подранной тунике, наступила заря нового дня. Эос легко и быстро в своей розоватой одежде пробежала высоко в небе, и Клото несколько раз чуть не поймала ее за полы платья. Розоперстая, точнее, Розово-пестрая в своем бандажном платье с эффектом омбре, смеялась и отпихивалась, а вдалеке уже виднелась экскурсионная группа из подпола, ведомая сумрачным Жрецом, который, очевидно, так и не удосужился выспаться, выпив почти полную бочку амброзии на пиру. Наступала жара из печки, в которую подбрасывал углей сам Мертвяк, чей злобный хохот раздавался снизу. В Подполе с каким-то отвращением скулил Кербер, в которого попадали угольки и заставляли его бегать вокруг собственного тлеющего хвоста. Жара поднималась ввысь, выталкивая несчастных экскурсантов прямо к престолу, точнее, скромному деревянному стулу матери, на коленях которой вместе с веретеном уже разместился уменьшенный до человеческих размеров ворох дочерей.
Жрец, поравнявшись
– Как мало праведников, – заметила Атропос, поджав губы и вглядываясь в контуры фигур. Одна из них отчетливо вырисовывала вокруг себя священническое одеяние, но какой тот балахон был веры, сказать было затруднительно.
– Я надеюсь, что он сикх, – промолвила Кло. – Обожаю бороды.
Несмотря на праведность, души не слишком-то радовались переходу из вечных сумерек Подпола в мир и отчаянно пытались ухватиться за воздух, бывший на Верху аналогом земли – зернистую субстанцию возле ног матери-богини, из которой по временам на ее ноги поднимались зловредные муравьи грехов. Другие души, все покрытые синеватым налетом, как бы от некоей восточной курильницы, стояли рядом и тихо переговаривались. Они были связаны длинной золотой лентой, обмотанной вокруг левой руки жреца и закрепленной на их шеях. При малейшем движении одной души вторая получала серебристый синяк возле сонной артерии и хмуро встряхивалась. Две праведные твари тем временем были свободны в своих движениях, но скованны стремлением подниматься все выше и выше. Казалось, что бы они ни делали и как бы ни цеплялись друг за друга, их потоком верхнего воздуха должно было отнести как раз на уровень глаз богини, минуя ее голые колени и неугомонные руки. Три дочери с завистью следили за полетом праведников, которые тихо шуршащими голосами интересовались друг у друга:
– Но мы встретимся?
– Когда?
– Потом, когда эта благородная старая женщина нас отпустит.
– Нет, и я… Я не помню тебя.
– Почему? Я-то тебя отлично помню.
– Тогда я много выпили… Из этой реки. И это мое последнее воспоминание.
– Ну и зачем ты это делали? Ты же знали, что она отнимает память, ну как же так…
– А что, если я при жизни были пьяницами, и это был мой единственный грех?
Жрец сурово уставился на переговорщиков, взмывая к очам богини вместе с ними. Его козлиная борода тряслась и задевала за золотую цепь, звонко шелестевшую в эфире и натягивавшую все сильнее грешные души, заставляя их из синих превращаться в тускло-серебряные. Ему не нравился этот спектакль, но что поделаешь. Когда-то он был царским сыном на земле, но в свое время один из богов похитил его на Верх, случая проходя по дворцу и наблюдая за тем, как он поет – оказалось, что ему нравились земные песни, но вместо вечного детства ему пришлось состариться из-за слишком тесного общения с землей на службе по препровождению душ из Подпола на Верх для лотереи. Их нечистое дыхание отняло у него голос, право на личную жизнь и престол в Низу, а больше всего он мучился, когда ему пришлось собственного отца отправить к богине для того, чтобы он вытянул жребий мухомора, ибо его папаша обожал яды и как-то сам от них отравился. Братья и сестры его уже несколько раз приходили к богине, и он обожал самолично подводить их к предварительно подсмотренным им жребиям с тем, чтобы они выбрали худшие – так мстил Жрец за свою утраченную низинную жизнь в плодородной долине. Но эти два случая были скучны донельзя. Он уже и сам не помнил, что за праведники перед ним находятся, как вдруг…
Стоило одной из душ подлететь близко к коленям и разорванному подолу матери, как сидящая на них Атропос неожиданно вздохнула и упала в обморок, предварительно уронив парасольку, закатившуюся под ноги одного из грешников и подобранную им. Мать рванулась к зонту, согнувшись чуть ли не пополам и придавив Клото, но коварное средство от солнца катилось все дальше и дальше вплоть до самого Низа.
Жрец попытался привести в чувство девиц, особенно раздавленную весом матери Клото, и, вместе с подскочившей к нему легкой Лахесис со строгим пучком в волосах развернуть свиток.
– Дамы и господа! Души любезные! С помощью моей владычицы, девицы Лахесис, – девица согласна кивнула и привскочила в воздухе, подплывая к Атропос и подавая ей выуженную из кармана нюхательную соль, – я хотел бы сделать объявление. Вы только что вернулись с Подпола, где находились семь дней в раздумье обо всем пережитом вами на этом благодатном Низу, где жизнь человеческая претерпевает столько поразительных, интересных, но недолговечных событий. Кто-то из вас был нищим, кто-то деревом, кто-то душой дерева, а кто-то, – он закашлялся, – царем или собеседником богов. Сейчас вам надлежит сделать выбор сообразно вашей склонности, а потому желающие сделать его первыми да придут пред очи нашей госпожи и повелительницы, прямо наверх.