У лорда неприятности

Гарри хотелось умереть. Ну, возможно, смерть — это некоторое преувеличение, хотя одному святому Петру известно, сколько еще он сможет выдерживать эту нескончаемую пытку.

— А что потом? — На него смотрели очень знакомые глаза мучителя; глаза, которые он каждое утро, бреясь, видел в зеркале, — карие, серые и зеленые одновременно. Этот оттенок придавал Гарри привлекательность, но глаза, окруженные роскошными ресницами инквизитора, смотрелись бесподобно. И невинно. Хотя обладателя этих глаз ангелом никак не назовешь. — Ну? Что потом? Ты будешь

Гарри оттянул галстук, чтобы хоть немного ослабить удушающее давление на горло, и в пятнадцатый раз за последние десять минут пожалел, что не сумел избежать плена.

— Я хочу знать!

Или не смог найти другую жертву, чтобы подсунуть своему тюремщику.

— Ты должен мне сказать!

В конце концов, смерть, пожалуй, не самый худший выход. Если он умрет прямо сейчас, то наверняка попадет на небеса. Уж конечно, святой Петр учтет его деяния на благо других — например пятнадцать лет шпионской работы — и дарует ему убежище. Наверняка ему не откажут в законном вознаграждении, не обрекут на вечные муки, не отправят в преисподнюю, в такую, в какой он оказался сейчас, в ад, где властвует…

— Папа! Что… потом?

Гарри вздохнул, поправил на носу очки и склонил голову, признавая свое поражение.

— После того как курица с петухом… эээ… поженятся, они, естественно, захотят произвести на свет цыплят.

— Это ты уже сказал, — прищурив глаза, нетерпеливо заявил тринадцатилетний инквизитор. — Что происходит после этого? И какое отношение имеют цыплята к моим неприятностям?

— К твоим неприятностям имеет отношение процесс производства потомства. Когда курица хочет завести цыплят, они с петухом должны… эээ… вероятно, цыплята не лучший пример для объяснения сложившейся ситуации.

Леди Индия Хавершем, старшая дочь маркиза Росса, побарабанила пальцами по столу и гневно посмотрела на отца.

— Ты сказал, что объяснишь мне про мои неприятности! Джордж говорит, что я не умру, несмотря на то, что истекаю кровью, и что у девушек такое периодически бывает, а ты сказал, что все мне расскажешь, а сам болтаешь про пчел, цветочки, цыплят и рыб. Какое отношение они все имеют ко мне?

Нет, решил Гарри, глядя в серьезные, даже яростные глаза своего старшего ребенка, смерть, безусловно, предпочтительнее необходимости отвечать Индии на все «как» и «почему», касающиеся вопросов размножения, а в особенности роли женщины в воспроизведении себе подобных, да еще с упором на ее ежемесячные недомогания. Гарри решил, что хотя премьер-министр трижды отметил его отвагу, в душе он просто трус, потому что просто не в силах дольше терпеть эту пытку.

— Спроси Герти. Она тебе все объяснит, — торопливо произнес он, вскочив с узкого розового кресла и спасаясь бегством из солнечной комнаты, отданной в распоряжение детей. Вслед ему полетел негодующий крик, который Гарри позорно проигнорировал:

— Папа! Ты обещал, что расскажешь сам!

— Ты меня не видел, — сказал Гарри, пробегая через небольшую комнату без окон, служившую приемной перед его кабинетом. — Ты меня не видел и понятия не имеешь, где я. Даже можешь сказать, что ты меня вообще не знаешь, так будет надежнее. И закрой дверь на засов, ладно, Темпл? Наверное, еще нужно подпереть ее стулом или даже письменным столом. Боюсь, если дверь будет закрыта только на засов, эти маленькие дьяволята сумеют просочиться в кабинет.

Темплтон Харрис, секретарь и делопроизводитель, поджал губы, глядя, как его хозяин аристократ и работодатель,

— Что на этот раз, сэр? — спросил Темпл, входя туда вслед за Гарри. Сквозь грязные окна просачивался слабый солнечный свет. В воздухе взметнулась пыль. — Что, Мактавиш преподнес вам свою очередную находку? Или лорд Марстон решил, что хочет стать кузнецом, а не маркизом? Может быть, близнецы снова попытались полетать, спрыгнув с крыши конюшни?

Гарри жадно отхлебнул бренди и передернулся.

— На этот раз все не так безобидно. Индия желает узнать кое-какие подробности. Женские.

Светло-голубые глаза Темпла округлились.

— Но… леди Индия еще ребенок. Уж наверное, подробности ей пока недоступны?

Гарри глубоко, прерывисто вздохнул, прислонился к окну, покрытому толстым слоем грязи, и протер рукавом небольшой пятачок, достаточный, чтобы увидеть дикие заросли, бывшие когда-то садом.

— Может, нам она и кажется ребенком, Темпл, но согласно своей природе она уже находится на грани женской зрелости.

— Ах вот такие подробности…

Гарри молча протянул опустевший бокал, и Темпл так же молча плеснул туда небольшую порцию дымчато-янтарной жидкости.

— Налей и себе. Не каждый день мужчина говорит, что его дочь… эээ… стала девушкой.

Темпл налил немного в другой бокал и молча выпил за здоровье своего хозяина.

— Я помню, как она родилась, — произнес Гарри, глядя в расчищенный им пятачок окна и наслаждаясь тем, как бренди согревает горло и желудок. — Беатрис была разочарована, что родилась девочка, но я подумал, что дочка — само совершенство, с этим ее крохотным носиком, копной каштановых кудряшек и такими серьезными глазами. Она казалась мне ангелом, посланным на землю, чтобы украсить нашу жизнь. Лучом света, солнечным сиянием, великой радостью. — Гарри еще глотнул бренди, и тут по грязному стеклу быстро промелькнули три тени, а потом раздался беззаботный хохот детей, задумавших какую-то каверзу. Гарри отпрянул от окна, сжимая свой бокал с такой силой, что даже пальцы побелели. — А теперь она выросла, вступила в пору женской зрелости и требует, чтобы я ей все объяснил. Что дальше, Темпл, я тебя спрашиваю, что будет дальше?

Темпл поставил свой бокал на место и тщательно вытер пальцы носовым платком, стараясь не морщиться при виде пыли и запущенности в комнате. Его, аккуратиста по природе, страшно раздражало то, за все три недели после их переезда сюда к кабинету ни разу не прикасалась рука горничной.

— Полагаю, милорд, что леди Энн лет через пять начнет задавать вам те же самые вопросы. Вы не позволите горничной немного прибраться тут? Обещаю, что она не прикоснется ни к одной из ваших важных бумаг. Право же, я бы и сам тут с удовольствием прибрался, если бы вы просто дали мне выхо…

Гарри, уловив ужасающую мысль о том, что ему придется и с младшей дочерью повторить туже сцену, которой он сейчас с таким трудом избежал, помотал головой:

— Нет. Это моя комната, единственная комната во всем доме, которая служит мне убежищем. Никому, кроме тебя, не позволено сюда входить: ни детям, ни горничным — никому. У меня должно быть место, принадлежащее только мне, Темпл, что-то неприкосновенное, комната, где я просто могу быть собой.

Темпл окинул кабинет взглядом. Он хорошо знал, где что лежит, потому что сам носил сюда коробки с книгами Гарри, документы по имению, небольшое антикварное бюро и ужасающе грязные акварели, украшавшие сейчас стены.