У лукоморья
Шрифт:
А это — старенький альбом с оторванными бронзовыми петельками, перевязанный розовой ленточкой. Раскрыл. Стал листать. На первой странице нарисован венок из незабудок и якорь — символ надежды. Под ним старательно выведенная рукой отца надпись: «Ангелу души моей несравненной Надиньке от верного и нелицемерного супруга. Июля 1801 года». Дальше шли стишки, стихи и стишищи. Улыбнулся: «Верный и нелицемерный… Хм, хм!»
А всё-таки как здорово получается — все Пушкины, вся фамилия — поэты! Отец, мать, брат, сестра, дядя один, дядя другой и сам Александр Сергеев Пушкин! Поэтическая семейка. Поэтическая деревенька. Сплошной Парнас!
Надежда, Надежда, мой сладкий удел, Куда ты, мой ангел, куда улетел?И еще:
Сраженный бурей роковой, На прахе дуб лежит, перунами разбитый, С ним гибкий плющ, его обвитый, О дружба, это образ твой!Ах, тятенька, ах, Сергей Львович, душа поэтическая, сколько ты бумаги намарал!
Опять полистал:
Жилище мирное, услада дней моих, — И озеро, и лес, и сад, любимый мною, Где слезы лил под сенью древ густых, — Где услаждали вы страдальца тишиною. Где я, друзья, мечтал о вас!.. Простите все в последний раз!..«Первые две строчки ничего, чем-то напоминают моего „Домового“…»
Захлопнув альбом, положил себе в карман…
Путешествие по дому закончилось. Он сделал окончательный выбор. Остановился на большой светлой комнате, выходящей окнами на юг, во двор, на гульбище, цветники. Здесь всегда было весело, солнечно. Вся усадьба видна как на ладони. Всё нужное рядом. Большой хороший камин. Чуланчик. Что еще нужно?
Велел вызвать старосту, дворовых, кликнул няньку. Началось переселение вещей, изгнание иных из дому. Вещи упирались, как зажившиеся родственники. Не лезли в двери. Пришлось выкидывать через окно. Дворовые ужасались святотатству. Хозяин весело командовал и хохотал. Всё мало-мальски стоящее было свалено в родительской спальне, остальное отправлено в сарай.
Зальце приказано было ошпарить кипятком, обои подштопать, потолок побелить, после чего полагать аванзалом для приема знатных обоего пола персон первых пяти классов по табели о рангах, буде таковые попросят аудиенции.
Еще приказал: «В собственный нашего высокородия апартамент поставить: книжных шкапов — два, канапей один, туалет тож, кресел четыре. Кровать поставить в углу, завесив ее пологом, который приказано найти госпоже Родионовой незамедлительно. Дорожный баул — под диван, ящик с пистолетами и книгами не трогать, под страхом отправления в крепость! Всё!»
Оставшись один, раскрыл портфель, шкатулку, вынул памятную мелочь и стал размещать ее в кабинете. Стали на свои места портреты Жуковского, Байрона, «столбик с куклою чугунной», табачница, подсвечник, чернильница, «черная тетрадь», болван для шляпы.
Пододвинув кресло к окну, забрался на него с ногами, свернулся калачом, оперся локтями на подоконник и уставился во двор: «Господи, а здесь всё же ничего! Но, боже мой, боже, угодники и святители, неужели мне суждено жить здесь долго? А вдруг вечно, до конца жизни?.. Нет! Нет! Нет!» Встал, открыл ящик с пистолетами, подошел к окну, взвел курок, прицелился в небо и бабахнул.
С вершин деревьев слетела стая ворон.
ВЕСЕЛАЯ ТРАПЕЗА
В Михайловском доме было настолько тихо, что он казался необитаемым. Да он и был сегодня необитаем. Старуха нянька с другими дворовыми бабами ушла на богомолье в Опочку, хозяин заперся в своей каморке, приказав всем-всем не тревожить его под страхом гнева. Без задвижки — крепкой щеколды — и спущенных на окнах штор он работать не мог. А работалось сегодня усердно. Но вот кто-то нарушил приказанье. Вошел в соседнюю комнату. Постоял. Взялся за дверную ручку. Вздохнул, как мрачный волк.
— Эй, кто там? — крикнул Пушкин. Молчание…
— Ах, мать моя богородица, кто там?
— Вашего приходу добрый пастырь, — прорычал волк. — Это я, отец Ларион Воронецкий, по вашему приказанию явился, Александр Сергеевич.
Пушкин задул свечи, откинул занавески и открыл щеколду.
— А… батя! Гряди, гряди, отче… Здравствуй, святой отец! — Пушкин смиренно сложил руки, сделав вид, что хочет подойти под благословение, как все обычно! делают, когда встречаются со своим духовным пастырем. — Зачем пожаловал, отче?
Поп смешался:
— Да вот насчет сочинения я пришел, как вы приказывали, историю воронического погоста принес. С древней церковной книги переписал собственноручно… А вот это, — он протянул Пушкину завязанную узелком белую салфетку, — моя благоверная гостинца вам прислала — свеженьких просвирочек, только что из печи, горяченьких. Просила откушать.
Топая, как лошадь, поп вошел в комнату, положил на стул узелок и оглушительно крякнул. Оглядев комнату, книги, он развел руками и пророкотал:
— Вот он, храм наук и искусств!
Пушкин схватил узелок и стал его развязывать. Просвирки выскочили на стол, как ядреные бабки, и тут он затараторил, как сорока на сосне:
— Уважаю тело Христово. Эх, дух, дух-то какой Отче Ларивоне, а ведь недурно бы к этому телу добавить и крови бога живого. А? Вы ведь вкушаете, я знаю…
— Как будет милость ваша, — ответил поп. — Аз семь грешен и многогрешен. Как говорится в писании: «Сподоби, господи, в сей день слегка напитися нам!»
— Аминь! — добавил Пушкин, — Вы, отче, пока устраивайтесь тут, а я сбегаю распорядиться по хозяйству. — и Пушкин выскочил в сенцы.
Поп остался в кабинете один. Поднявшись с дивана, он стал разглядывать комнату. Остановился перед портретом английского поэта, пытаясь прочитать нерусскую надпись «Байрон». «Хм, красив, как девка». И прочитал надпись вслух по-русски:
— «Вучоп!» М-да. Вучоп какой-то… Кругом были книги, книги, книги. На стенах, на полу, на полках. Открытые. Закрытые. В углу поленница навалена. На столе бумаги, писания…
Увидев отдельно лежащую на маленьком столике толстую книжицу в кожаном переплете, с крестом на обложке, ухмыльнулся и подумал про себя: «Похоже на нашу премудрость. Библия, сразу видно». Колупнув пальцем застежки, он раскрыл книгу. «Что Библия — это верно, а только бес знает по-каковски писана, не по-церковному». Из Библии посыпались листки бумаги. Опять писания. Взял листок, поднес к глазам: невозможно понять, что писано, каракули какие-то да рисунки разные. Люди. Головы… Господи, да ведь это бабьи ноги! А это что, неужто сам Александр Сергеевич? Только почему с рогами?.. Тьфу, пакость — мыши с хвостами! Да кой леший мыши — черти это! Хм! Неужели хиромантией какой занимается, колдовством?