У любви семь жизней
Шрифт:
Взгляд тепло ласкал и подбадривал девушку. Вопреки выстроенной, продуманной обороне, осаждал её просыпающееся сердце. Топил в нежности и грусти, метался по лицу, разыскивая поддержку и маломальский отклик, воскресающий надежду.
Лера холодела и сдерживала отчаянье.
Было физически больно и стыдно смотреть в его взволнованно-счастливое лицо. В груди мучительно ворочалось совесть, лопалось её тайным позором, беззвучно рыдала и растекалась леденящими потоками. Воздуха стало катастрофически мало, дыханье
С внутренним стоном горько вспомнила о том, как шла на свиданье и мечтала, бесстрастно глядя в глаза, с торжеством и ненавистью выложить новость о том, что изменила ему. Хотелось пронзительно закричать от безысходности и сострадания.
Немного побродили по погружающемуся в сумерки городу. Уютно светили фонари, сверкали нарядные витрины магазинов, подмигивали фары серых проезжающих машин. Город тихо гудел, растекался чавкающей снежной кашей под ногами, дышал холодным ветром, жил жизнью спешащих прохожих.
Прошёл год с того дня как они познакомились. Объёмный, насыщенный, странный год… Самый противоречивый, мучительный, памятный и счастливый год в Леркиной судьбе.
Поговорить им нужно было обо многом. Как обычно, поехали на квартиру к многострадальному Зурабу…
Он, глубоко вздохнув, впустил их. Удивлённо дёрнул бровями и с колючей ухмылкой предложил пообщаться на кухне. Без него. Нервно скрылся в спальне и плотно прикрыл за собой дверь. Якобы у него накопилось много важной бумажной работы, которую надо срочно выполнить. Возможно так и было.
Разделись, прошли на кухню, поставили чайник на газ. Лера потерянно безмолвствовала, а Давид не умолкал. Он говорил и говорил…
Его всё больше тревожило пугающее молчание и понурый вид девушки. Он боялся, что если остановится, то она успеет произнести что-то ужасное, непоправимое. Отчего рухнет обретающий желанные очертания мир.
Он убеждал прекратить конфликт, забыть о ссорах, простить взаимные обиды. Вернуть прежние отношения. Самый лучший выход, по его мнению — снять квартиру и всё-таки попробовать жить вместе.
И конечно, неизменный пункт в долгосрочных планах — родить ребёнка:
— Мне всё равно кого. Кто получится. Хоть сын, хоть дочь. Только чтоб у нас с тобой был общий ребёнок.
Поставил на стол домашнее вино из запасов Зураба, достал бокалы и произнёс тост за примирение.
Лера несколько раз набирала полную грудь воздуха, чтобы возразить и остановить поток фантазий собеседника, но рвано выдыхала, кусала губы и молчала. Сердце разрывалось.
Давид, холодея, наблюдал за её терзаниями и дурное предчувствие острым шипом вонзалось всё глубже и больней.
Наконец, после полных нежности слов:
— Девочка моя любимая!
Лера решительно перебила его, заканчивая обман и срываясь в бездонную пропасть:
— Уже
Он сделал движение, будто воткнулся лицом в препятствие. Застыл и исказился. Побледнев, несколько бесконечных секунд пронзительно смотрел на неё. Кадык дёрнулся вверх-вниз. Шумно, с усилием проглотил слюну и тихо прохрипел:
— Что ты сказала?
Лера тоже побелела, увидев его реакцию. Крепко сжала губы в тонкую бесцветную полоску и замолчала, впившись пальцами в свой табурет.
Давид, набычив голову, тяжело кивнул и сиплым шепотом выдохнул:
— Повтори. Что ты сказала? Ты мне изменила?
Схватил за одежду на груди, резким рывком дёрнул к себе, вглядываясь в одеревеневшее лицо. Лере стало страшно.
Его зрачки были чёрными, мрачными, зловеще озаряемые взрывами растущей ярости.
Грудь поднималась, сильными толчками втягивая и выталкивая воздух.
Снова тряхнул девушку с такой мощью, будто она была крошечным парализованным зверьком, добычей в лапах безжалостного хищника. Вцепился в подбородок, поднимая его вверх, передавив шею.
Рявкнул сквозь стиснутые зубы:
— Повтори!!!
Девушка опустила веки.
— Убью… Я. Тебя. Убью, — произнёс совершенно ровно, безэмоционально. Разделяя каждое слово.
«Да, это самый простой выход» мысленно согласилась Лера и равнодушно замерла.
Медленно окинул взглядом, недоумённо остановился на своём напряжённом кулаке, сдавливающем её шею. Разжал его.
Оттолкнул Леру от себя.
Откинулся на спинку стула, закрыл лицо руками и окаменел в этом положении. Девушка сидела, не шевелясь, не дыша и не сводила с него глаз.
Не глядя, нашарил на столе начатую бутылку вина, налил бокал до краёв и залпом опрокинул в себя. Потом ещё и ещё.
Бледность сменилась краснотой. Он тёмными невидящими глазами неподвижно смотрел в одно место и молчал.
Лера не ожидала такой бурной и отчаянной реакции. Всегда казалось, что нисколько не дорога ему, находится на пятом, десятом месте. И когда Давид узнает о предательстве, то, конечно, оскорбится, расстроится. Отвергнет с насмешкой, начнёт презирать и перестанет беспокоить. И всё.
А она, выпустив яд, злорадно понаблюдает за его бешенством и торжественно уйдёт.
С ужасом поняла, что для Давида это не просто уязвлённое самолюбие. Он на грани отчаянья. Сообщение об измене обрушилось на него страшным известием, ударом, подмяло и раздавило как большая беда.
Леру пронзило острой жалостью. Его состояние испугало девушку. Захотелось вернуть роковую фразу, укрыть, избавить от боли. Не думая ни о чём, схватила Маркова за руку и отрицательно замотала головой:
— Нет-нет, Давид! Нет! Я не изменяла тебе! Просто так ляпнула… Не ожидала, что тебя это заденет.