Шрифт:
Исполнение самых сильных желаний часто бывает источником величайших скорбей.
Сенека Младший
На улице привычно бесновался ноябрь, то подвывая в рассохшихся рамах, то укрывая мостовую хлопьями снега. Под вечер и вовсе зарядил промозглый дождь. Капли монотонно
Лёжа на кровати Мэри безразлично провожала взглядом алый ручеёк, тягуче и неспешно тянущийся по старым половицам к чадящему камину. Сизый дым обнимал кладку и полз вверх, скапливаясь облаком под потолком, а в жарком пламени обращались в пепел дорогие сердцу вещи. Как же она любила перебирать их в руках, прижимать к себе, вдыхать их аромат, окутывающий тёплой шалью прошлого!
Но этого больше не будет. Ничего больше не будет. Половицы протяжно стонали под тяжестью шагов мужчины, что безжалостно уничтожал её жизнь.
Письма, пылкие и страстные, отдающие нотами терпких благовоний, занялись первыми. Огню не было дела до Николаса, чей размашистый, чуть угловатый почерк горел клятвами вечной любви; или до пузатых, слегка заваленных налево букв Эдриана, что складывались в обещания беззаботной жизни с лучшими нарядами и самыми модными шляпками.
А шляпки она ненавидела. Волнистые от природы, солнечно-рыжие локоны хотелось показывать всем; яркой лисицей скользить сквозь серую, блёклую толпу; ловить восхищённые взгляды мужчин и нагло улыбаться женщинам, лица которых надменно кривились при встрече.
Как давно была эта беззаботность! Мэри исполнилось четырнадцать, когда она уехала из Ирландии, где воздух, гонимый с утёсов, пах морской солью и луговыми травами. Кажется, что целую вечность назад она осела в этом огромном городе, пропитавшемся зловонием пороков. Хотя с тех пор прошло не больше десятка лет. Сколько именно – кто знает? Всё, что она считала теперь, так это жалкие шиллинги, позвякивающие в кармане в особо удачный вечер.
Но так было не всегда. Одна ночь, затерявшаяся в веренице лет, разделила её жизнь надвое одним взмахом старинного кинжала. Он был красив. Нет, не кинжал – мужчина. Его имя выветрилось из памяти в ту же секунду, как было произнесено. Не осело, не зацепилось.
«Генри? Ричард? Может Уилл? Да какая разница! Сколько их ещё будет…» – подумала она тогда, поднимаясь с ним на второй этаж портового трактира. – «Ирландец, да и всё».
Мэри запомнила его глаза: ярко-голубые, как родное небо в солнечный день. запомнились и губы: тонкие, жёсткие, чуть обветренные, обрамлённые пышными усами медного оттенка. Такими же были и волосы, что постоянно спадали на высокий лоб. А ещё руки: сухие и мозолистые ладони, жилистые предплечья и хищно сверкающий камень в простом браслете, сплетённом из множества чёрных кожаных шнурков. Словно застывшая капля благородного тёмно-красного вина, он притягивал к себе взгляд, манил багровыми глубинами, в которых, казалось, таилось что-то настоящее, живое, зовущее…
– Хочешь подарю? – усмехнулся тогда ирландец, заметив её взгляд.
Мэри, конечно, кивнула, подаваясь вперёд, позволяя ему неторопливо развязывать тесёмки её платья.
«Не подарит. Они всегда только обещают. А потом уходят, небрежно бросив на смятую постель горстку шиллингов».
– Ты очень красивая, Мэри, – тихий шёпот невесомой щекоткой прошёлся по изгибу её шеи.
Она в ответ глупо хихикнула. Так, как учила старая Эстер:
– Мужчины любят нас за красоту, – проскрипел в мыслях её голос, – а за глупость ещё и приплачивают.
«Жаль, что это не всегда работает».
Платье опало к ногам ворохом голубого кружева. И теперь лишь рыжие локоны скрадывали её наготу.
– Красивая, – повторил он, отступая на шаг, любуясь.
Мэри и так это знала, но потупила взгляд, будто в смущении. Мужчинам подобное нравилось – это она тоже знала…
Спустя полчаса в воздухе трактирной каморки, которую он снял на эту ночь, повис терпкий аромат табака. Мэри вопросительно посмотрела на ирландца, расслабленно лежащего рядом. Он всё понял и протянул ей чуть изогнутый конец трубки. Горло нещадно засаднило, она закашлялась, в ответ уловив короткую усмешку на жёстких губах.
Конец ознакомительного фрагмента.