У моря Русского
Шрифт:
— Здоров ли мой брат Ак-бей? — спросил хан после короткого молчания.
— Слава богу, здоров. Здоров ли друг государя великий хан?
— Благодаря аллаху, я здоров.
— Мудрый хан принял решение, — заговорил бей-Ширин, — он хочет взять от твоего государя братство и дружбу от детей до внучат. Только объясни великому владыке в коротких словах, что хочет от него наш друг Иван?
— Кыпчацкий хан Ахмат и ваш и наш недруг, — ответил Никита. — Ведомо нам, что собирается он войной на нашу землю. Война сия для моего князя, который является сейчас государем всей Руси, не страшна.
— Я понял, чего хочет Иван, — сказал Гирей усмехаясь. — Он желает, чтобы в случае войны я ухватил за перчем [59] одного из врагов наших и пригнул его голову к земле. Поезжай домой и скажи Ак-бею, что Менгли-Гирей ему друг и Ахмата на его землю не пустит. Через день, как воины ахматовой орды уйдут на Москву, мои аскеры будут грабить Сарайчик. Это остановит Ахмата, и он вернется назад. На этом слово мое!
— Велик ум хана, — проговорил Беклемишев. — Ты верно понял желание моего государя. А ежели Казимир на князя войной пойдет, на чьей стороне будет великий хан?
59
Перчем (тат.) — чуб.
— С Казимиром я стою во братстве и дружбе, однако, ежели он пойдет на Ивана войной, он мне другом не будет. Я так и скажу ему слово свое. Ежели Казимир попросит моей помощи, я отвечу: «Вся рать ушла на Ахмата». На этом слово мое.
— Слово твое, великий, передам государю в точности.
— Еще чего желает мой брат Иван?
— Торговля с ханством твоим да с Кафой и Сурожем у нас совсем захирела. Купцов наших люди твои грабят, кафинцы обижают. Просил государь торговле помеху не чинить.
— Как ты думаешь об этом, Халиль-бей? — обратился хан к Ширину.
— С братом и другом как не торговать.
— Завтра получишь фирман [60] на свободную торговлю в моем ханстве.
— Чего великий хан желает от князя Ивана? — спросил боярин.
— Пока ничего. На то особый посол будет. Поклонися от меня твоему князю, поблагодари за память и добрые подарки. Завтра ты получишь шертную грамоту.
Уходя из дворца, боярин подумал: «Не зря государь мой говаривал, что ночная кукушка перекукует кого угодно. Спасибо тебе, мудрая Нур-Салтан».
60
Фирман (тат.) — разрешение, пропуск.
ШЕРТНАЯ ГРАМОТА
На следующие сутки около полудня посольство в полном составе пригласили во дворец. В зале совета и суда, кроме хана, сидели шестеро дородных татар да диван-эфенди с разман-беем. Посольство вошло в зал в том же порядке, как и в первый раз. Никита поклонился хану и сидящим и увидел около трона бумажный свиток, разложенный на столе. Диван-эфенди встал впереди посольства и произнес пожелания тысячелетнего здравствования хану Менгли и всему роду Гиреев.
— Великий хан и великий совет пожелали дать великому князю Ивану шерть на дружбу и братство, — продолжал диван-эфенди. — Позволь, о мудрейший, благословеннейший, огласить грамоту.
— Позволяю, — произнес Гирей, и диван-эфенди взял в руки свиток и, приложив его к груди и лбу, начал читать:
— «Вышнего бога волею яз Менгли-Гирей-хан пожаловал есмь, взял есми со своим братом с великим князем Иваном любовь и братство и вечный мир от детей и на внучата. Быть нам везде за один, — эфенди передохнул и продолжал, — другу другом быти, а недругу недругом быти».
— Так ли сказано слово мое? — спросил хан у совета. Беи согласно качали головами.
— Посол упрека не имеет ли?
— Не имею, великий хан.
— «Кто будет друг мне, тот и тебе будет друг, кто мне, Менгли-Гирею-хану, недруг — тот и тебе, великому князю Ивану, недруг. А мне твоей земли и тех князей, которые на тебя смотрят, не воевати, ни моим уланам, ни князьям».
— Дозволь, великий хан, — попросил Никита, — добро было бы, если б в грамоте написать: «А без ведения нашего люди наши твоих повоюют, а придут к нам и нам их казнити, а взятое без откупу вам отдати».
Менгли-Гирей подумал малость и махнул рукой: «Дописать». Далее читает диван-эфенди:
— «А твой посол ко мне приедет, он идет прямо ко мне, а пошлинам дорожным и иным всем пошлинам не быть. А сам яз Менгли-Гирей-хан и со своими князьями тебе, брату своему великому князю Ивану, крепкое слово шерть есми дал: жити нам с тобой по сему ярлыку».
Окончено чтение. Грамоту унесли переписывать. Все это время царили в диване тишина и молчание. Спустя полчаса свиток внесли в зал, и диван-эфенди с поклоном передал грамоту хану, а слуга поднес столик к трону.
Хан подписал грамоту. Из боковой двери после знака эфенди внесли тамгу, хан взял тамгу, поднял ее над головой и спросил:
— Есть ли упреки грамоте? Говорите сейчас. После тамги никто, кроме аллаха, не может изменить написанное. Таков закон.
Молчание.
Хан ставит печать, и снова грамота у диван-эфенди.
— Великий хан изволил поставить на грамоте свое священное имя и тамгу и начертал: «Писана в Солхате богохранимом в первых днях месяца Джумазельэвель».
После этих слов грамота перешла в руки посла.
Прием был окончен.
После приема Менгли-Гирей отправился в хамам. Здесь дворцовый банщик особыми приемами намял хану тело, вымыл его теплой водой и протер мазью, делающей кожу мягкой и нежной. Брадобрей покрасил владыке бороду хной и спрыснул голову благовонной жидкостью. В малой столовой комнате слуги расстелили достархан и Гирей в одиночестве принял пищу. Затем он перешел в кофейную комнату и повелел дать ему кальян. Растянувшись на подушках, хан задремал. Янтарный мундштук выпал из его рук, и скоро комната огласилась раскатистым храпом. Ничто не прерывало покой хана. Только молчаливые ачкапы мерно и не спеша помахивали над спящим огромным опахалом.