У моря Русского
Шрифт:
— Не люблю пить в одиночестве. Будьте добры — составьте мне компанию.
Уже после второй кружки к Гондольфо пришло хорошее настроение и он пожелал узнать, с кем имеет честь беседовать. Сосед его, привстав, слегка поклонился и представился:
— Шомель Токатлы — купец из Москвы.
— О-ла-ла! — радостно воскликнул Гондольфо. — Я бесконечно уважаю московских людей. Тебе надо знать, что я помощник консула Солдайи, а в нашем городе есть целый и притом самый большой антибург [63] , населенный русскими. Они называют свои поселения сурожской слободой.
63
Антибург —
— Да, да, именно слобода, — радостно поддержал Шомелька. — И какого вы мнения об этих русских, синьор?..
— Синьор Гондольфо ди Портуфино, — с достоинством ответил нотариус. — Русские люди, живущие у нас в Солдайе и здесь в Кафе, достойны всяческого уважения. Спокойный, трудолюбивый и честный народ, чего я не могу, к сожалению, сказать о моих соотечественниках. Ты знаешь главного консула Кафы Антониото ди Кабелу?' Наклони ко мне голову, и я тебе расскажу о нем кое-что…
Только к вечеру Гондольфо и Шомелька покинули погребок Фомы. Славный посланник Солдайи еле стоял на ногах. На следующий день новые знакомые снова дружно беседовали в погребке за кувшином вина. Шомелька все больше спрашивал, а Гондольфо рассказывал ему все, что знал о Кафе и кафинцах.
Оба были совершенно довольны: Гондольфо нашел человека, за счет которого можно пить сколько угодно, благо купец не любит сидеть в погребке за кружкой вина один.
А Шомелька… Шомелька Токатлы в конце недели отправил с отъезжавшими купцами дьяку Курицыну еще одно письмецо. Вот оно:
«Письмо пущено в канун Петрова поста из Кафы. Будь здоров, дьяче!
У хана в Солхате мы побывали и грамоту шертную взяли. О том тебе сам боярин Никита Васильев, наверно, уже отписал и грамоту тую переслал. Последние дни живем мы в Кафе у торговых людей наших и готовимся говорить о делах с консулом Кафинским. Пока же напишу я тебе о Кафе и кафинцах. Узнал я многое о сем от человека ихнего, коему все верить можно.
Слыхивали мы раньше, дьяче, што Кафа город токмо торговый, и говорили нам, будто здесь только покупают, продают и перепродают товары привозные. Сие неправда. Всамделе людей мастеровых в городе много и ремесла здесь процветают. Есть кузнецы, плотники, бочары, комяжники, кольчужники, седельщики, конопатчики, сапожники и швальщики. Народу нашего, русского, среди них много. Живут они в большой нужде, и обидно, дьяче, што на Москве о них ничего не знают. Сколь тут нашего русского люду — подсчитать трудно, одначе в городе стоит три русских церкви, в коих православную веру народ наш поддерживает крепко. Живут русские посредь многоязычного племени, но язык свой не забывают, обычаи блюдут и имя отчизны своей содержат в чистоте.
Жителей в городе около 70 тысяч, а генуэзцев всего одна тысяча, и я не пойму, почему город сей Кафой генуэзской прозывается.
Фряги только то и делают, што перекупкой товаров промышляют, сидя дома, да простоватых купцов вводят в обман. В пору, коли нет товара привозного, фрязины торгуют рыбой, солью да икрой.
Но более всего наживы они имеют с товара живого. Кафский рынок невольников — самое ужасное место в городе. Невольников фрягам поставляют татары, крупные фряжские купцы подбивают их на новые набеги на русские, кавказские и литовские земли. Я бы на месте государя нашего фрягов почитал за более худших врагов своих, чем татар.
Град Кафа в сем году управляется консулом, коего зовут Антониото ди Кабела. Говорят, что жаден он зело и хитер, одначе до дела не особенно рачителен. При нем есть сенат, два совета — малый и большой. Все подсудные дела вершит хазарский трибунал да генеральный синдик. Они консулу не подвластны, и бают в городе, что он побаивается сих разбойников. А мелких чиновников при консульстве превеликое множество, и каждый норовит урвать от народа кусок поболее, и посему людишки городские стонут стоном от их грабежа. Изварначились они начисто. Живут фряги по сему Уставу. Сей документ я видел и читал, по приезду моему поведаю тебе о нем самолично. Зараз же скажу, только кратко: Устав сей строг, но нарушают его здеся завсяко просто. Протектора банка св. Георгия, во власти коих находятся здешние колонии, составили этот Устав ради своих выгод и доходов, постановили в нем, чтобы все приставленные здесь к власти человеки доносили друг на друга синдикам и зорко наблюдали бы друг за другом. Есть в Уставе статья, грозящая каждому чиновнику за воровство телесным наказанием и пыткою. Она заставила фрягов здешних соединиться дружбою и зазнамо покрывать лихие делишки каждого.
И потому грабят они здесь походя, а ухайдакать человека для них за всяко просто. При мне однажды на улице пырнули ножом бедняка, и никто слова не молвил против. Простые людишки в Кафе именуются плебсом, а еще более по-фряжски «абитаторес», сиречь — люд низкого слоя. Они живут худо. Смуты в Кафе и других городах бывают часто, инда так сии плебсы перебуторивают богачей, што те вынуждены им ослабу давать. Бунты и смуты были в Суроже и Чембало, однако сила на стороне богатых, а людишки без имени в смуте не дружны и посему гибнут. Недавно в горах появился уруссин, Соколом прозванный, сбил он большую ватагу, помогает бедным и не дает пощады лиходеям-богачам. Вскорости приходит в Кафу фряжский престольный праздник. После него я тебе, дьяче, отпишу, как фряги его отгуляют. Оставайся, дьяче, с богом, письмо кончаю.
Глава двенадцатая
ДЕД СЛАВКО ПОЕТ ПЕСНЮ
Вечерняя багряная заря охватила полнеба. Дальние гряды гор в фиолетово-синих отсветах врезались в небосклон, словно стены великой крепости. У Черного камня наступила тишина. Полумрак царит на поляне, не видно и не слышно людей.
Прячутся ватажники в темную пещеру, костров не жгут, на охоту не ходят. Безвестность да бездолье томит, портит душу человеческую, навевает угрюмые мысли, сушит сердце тоской.
Неделю, а то и больше живет ватага без атамана. Уехал Сокол вместе с Ивашкой, чтобы разведать дорогу к Корчеву, посмотреть, можно ли тайно прорваться ватаге через пролив на Дон.
По ночам, украдкой ездит атаман — потому, видно, и задержался долго.
Ватажникам ждать невмоготу. Сегодня кой-какие вольники забрали мечи, топоры да и вышли на дорогу. Пронюхали про торговый караван — не утерпели.
Беспокойно на душе у деда Славко. С тревогой ждет он вольников. Ему поручил атаман ватагу, а он не уследил. Ушли на разбой, а он не рассоветовал. Не дай бог — удачен будет разбой — потянет на большую дорогу и других. А тогда конец ватаге вольной, превратится она в шайку воров и разбойников.
Близко к полуночи вернулись ватажники в стан, вернулись, да не все. Пятеро из двадцати полегли в стычке. Многие пришли пораненные, но зато с удачей: приволокли на поляну шесть тюков цветистой шелковой ткани, два мешка пряностей, четыре меха с мальвазией, много пестрых дорогих ковров да великолепных ожерелий.
Среди поляны запалили костер, открыли меха с вином, принялись пить и угощать тех, кто не был в разбое. Разгулялись молодцы, охмелели. У пьяного рука щедрее — почали делить награбленное. Половину оставили себе, а вторую часть добра разбросали тем, кто сидел в стане. «Берите, мы добрые, нам ничего не жаль!» — кричали хмельными голосами.