У нас в саду жулики (сборник)

Михайлов Анатолий

– Все нас не забываешь, – и в предвкушении надвигающейся дискуссии подбрасываю ему леща. – Без тебя, – говорю, – даже и не с кем потолковать об искусстве…

Оказывается, соскучился по Родине. А если серьезно, то ему необходим совет.

– Хочу, – говорит, – издавать свой журнал.

Журнал – это уже что-то новое.

– А как же, – говорю, – твоя живопись? Наверно, все-таки жалко… бросать…

– Да как тебе, – улыбается, – сказать…

Живопись – это ведь удел одиночек. А ему бы сейчас хотелось приблизиться к народу.

– Вообще-то, – говорю, – наверно, ты прав.

Но можно и совместить.

Нарисовать такую здоровенную метлу. А возле метлы ползают усатые насекомые. И рядом – пограничный

столб.

А потом сочинить такой текст:

ГРЯЗНОЙ МЕТЛОЙ ЗА ПОГРАНИЧНЫЙ СТОЛБ – ЛИЦ КАВКАЗСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОСТИ

Или такую коляску. А в коляске – маленький мальчик. И у маленького мальчика – такой большой нос. Как будто у слоника. И вместе с коляской рвут подметки слониха и слон. А впереди – такая стрелка-указатель – ОВИР. И снова придумать надпись:

КТО В АМЕРИКУ БЕЖИТ – ДЯДЯ ЖИД И ТЕТЯ ЖИД – С НИМИ БЕЙТАРЕНОК – МАЛЕНЬКИЙ ЖИДЕНОК

Виталик говорит, что 4 октября у Белого дома снайперы-бейтарята расстреливали русских людей из американских пулеметов. И Виталик туда даже ездил на тризну, и ночью сидели у костра. А потом улетел к себе обратно на Брайтон.

– Ну, а какие, – спрашиваю, – у тебя прогнозы сейчас?

– Идем, – улыбается, – к третьей мировой.

Он ведь меня предупреждал. В октябре это были еще цветочки. А сейчас уже пойдут ягодки.

– Поделили, – говорит, – между собой Югославию.

И скоро поделят и Россию. Шеварднадзе получит Украину и Белоруссию. А Дудаев – Казахстан и Урал.

– А как же, – улыбаюсь, – Назарбаев?

– А х. ли, – говорит, – Назарбаев…

Немного подумал и вроде бы про Назарбаева позабыл. Но потом все-таки вспомнил.

– Назарбаев – это, – говорит, – чурка…

А место Руцкого займет Лебедь. И за каждого убитого еврея будут истреблять по десять молдаван.

– А я, – говорю, – где-то читал, что Лебедя уважает Стерлигов. Значит, и Стерлигов – тоже за Ельцина?

И вдруг, как всегда, надулся, вроде бы я его оскорбил.

– Ты, – говорит, – все такой же.

Ну, где я мог вычитать такую глупость, что Стерлигов за Ельцина. Да если я захочу, то Виталик может меня к Стерлигову даже сводить. Прямо в «Славянский собор».

– Напишешь, – говорит, – заявление.

И – в «Красную стрелу».

Просто недавно Виталик написал Стерлигову записку. И Стерлигов ему прямо с трибуны ответил. Что Руцкой был хороший летчик, а как политик он говно.

– А как же, – спрашиваю, – его мама? Помнишь, ты еще тогда мне все объяснил.

Во время нашего диспута. Виталик мне тогда еще поставил на вид.

– А ты, – говорит, – знаешь, – что у Руцкого мать еврейка?

Оказывается, сейчас уточняется.

– А у Невзорова, – говорю, – бабушка.

На Брайтоне один энтузиаст даже обещал мне принести газету с его родословной. Но покамест раскачивался, я уже успел уехать. А так бы я теперь Виталику показал.

А другой подошел и добавил.

– А ты, – спрашивает, – знаешь, кто такой матрос Железняк?

Я даже испугался.

– Что, – говорю, – и матрос Железняк тоже?

И оказалось, что не только матрос Железняк. Но еще и Монтень.

Правда, Монтень – тот оказался похитрожопей. Тоже, понятно, еврей. Но только уже не русский, а французский.

– Ну, а как, – это я уже спрашиваю сейчас, – ну, а как там поживает Баркашов?

– А Баркашов… – и тут он даже не выдержал и сплюнул, – а Баркашов – это, – говорит, – предатель. Вот, послушай. Ну, были, там, в Германии фашисты. Приходишь к Геббельсу, тебя у входа встречают два боевика. Поднимаешься по ступенькам – еще два. Поворачиваешь в коридор – и еще два. А к Баркашову – какие-то гондоны вошли – и тут же всех положили на пол.

Виталику еще в октябре уже было все ясно. Когда в Баркашова стреляли. И всего за пятьдесят тысяч долларов!

– Ну, разве, – возмущается, – это киллеры?! Выстрелили Баркашову в жопу и

навылет. А потом подъезжает машина. Думаешь, просто так? Да настоящий киллер разве бы так стрелял?

Настоящий киллер, по мнению Виталика, стрелял бы уж, по крайней мере, не в жопу, а хотя бы в бедро. Да и не за такую сраную сумму.

– Ну, уж хотя бы тысяч за двести, верно?

– А я бы, – говорю, – не согласился даже и за триста.

– Так что, – говорит, – Баркашов у Ельцина свой человек.

Сейчас, правда, песенка Ельцина уже спета. Но он свое дело сделал. И передает эстафету Явлинскому. Зря, что ли, он еще в девяносто первом застрелил Пуго.

Я не совсем Виталика понял.

– Явлинский застрелил Пуго?

– А ты что, не знал? Ты, – говорит, – одно из двух: или дурачок, или недоразвитый.

И опять надулся. Как-то я его снова огорчил.

– Вообще-то я, – говорю, – догадывался. Но все-таки интересно, откуда у Явлинского пистолет?

– При чем здесь, – говорит, – пистолет. Ты лучше, вон, почитай, что пишут газеты… Почитай, почитай.

И кивает на румяную бабульку. А у нее в одной руке «Штурмовик Черномырдин», а в другой – «И снится Явлинскому Пуго». И еще за пазухой «Лимонка». А на ящике из-под пива – развернутый «Русский порядок».

Ну, прямо разбегаются глаза.

И бабулька меня даже перекрестила.

– Храни тебя, – говорит, – сынок, Господь!

Так что пришлось поднапрячься.

И чувствую, что нет. Все равно не осилить.

– Ну, что, – смеется, – никак? Тяжело, – говорит, – в учении. Зато легко в бою.

– Какие-то, – улыбаюсь, – пятьсот кудрей…

И снова давай мне все объяснять.

– Вот, – говорит, – послушай. Явлинский брал Пуго и убил. А Стерлигов брал Крючкова и не убил. А теперь, – говорит, – подумай.

И мы с ним опять стоим и думаем. Совсем как и тогда. Когда он мне показывал на Брайтоне доллар.

– А знаешь, – говорит, – почему у Невзорова передача называлась шестьсот секунд, а не десять минут?

– Ну, давай, – улыбаюсь, – помножим…

Но Виталик меня перебил.

– Эх, ты, – говорит, – а еще, называется, писатель!

И оказалось, шестьсот шестьдесят шесть. Такое дьявольское число. Все равно что тринадцать.

– Вот, – говорит, – смотри. Жириновского выбрали двенадцатого. А утром тринадцатого объявили, что он прошел в депутаты тринадцатым номером.

– Ну, а теперь-то, – спрашивает, – понял?

– Теперь-то, – улыбаюсь, – конечно. Чего ж тут, – говорю, – не понять.

– Ну, ладно, – говорит, – еще увидимся.

Ему уже надо бежать.

– Пора, – улыбается, – и повзрослеть.

И убежал. Запрыгнул на подножку троллейбуса и уканал.

В свою хваленую Америку.

Что лучше?

На Невском, если считать прохожих, то на каждую десятку приходится один еврей и приблизительно девять пьяных.

Зато на Брайтоне на каждую десятку прохожих приходится двенадцать евреев и примерно одиннадцать повернутых.

Игорь губерман

К нам в Петербург приехал Игорь Губерман, и все принесли ему на автограф «Иерусалимские Гарики». И только один я пришел с «Российскими». И все на меня набросились: где дают?

И когда мне их Игорь подписывал, то я даже успел пошутить.

– У нас, – говорю, – не хватает Гариков.

Мозги набекрень

Когда-то я придумал такую шутку. И даже очень ею гордился. Что еврей-папа начинил меня мозгами, а русская мама эти мозги мне вправила. И получилось, что у меня мозги набекрень.

Но теперь я уже поумнел и категорически с этим не согласен: мозги набекрень совсем не у меня, да и вправляют их совсем по-другому.

А если сорвана резьба, то это стихийное бедствие. И тут уж никакая национальность не поможет.

Примечания

1

Стихотворение В. Лукьянова.