У нас все хорошо
Шрифт:
Поджав губы, Альма неодобрительно оглядывает комнату. По телевизору идет передача Let’s learn English [55] , новости и полный веселья и юмора скетч в театре венской семьи актеров Лёвингер («Трое деревенских святых»). Она поворачивается к Петеру:
— Задумчивое кресло — это место, где я думаю. Рано или поздно мне приходится думать о каждом из вас.
Зять с загнанно-хмурым лицом кивает и смущенно обнимает Ингрид за талию. С некоторой неуверенностью в голосе он предлагает разобрать в следующие выходные кое-какую мебель, которая мешает. Уверяет, что умеет обращаться с инструментами, еще с давних времен, до продажи лицензий на игры. Ингрид подтверждает, что у ее супруга золотые руки. Рихард, держась на заднем плане, надеется, что никто не сможет прочитать скепсис на его лице. Он бросает взгляд на часы с маятником и отмечает для себя, что вечером его надо
55
«Давайте учить английский» (англ.).
— Я бы предпочла, чтобы мебель еще послужила, — говорит Альма.
— Тебе придется примириться с тем, что наша дочь предпочитает мебель из стальных трубок.
— А вы что-то имеете против нее? — спрашивает Ингрид.
— Нет, — говорит Рихард.
— Вот и прекрасно.
Изогнувшись телом так, чтобы маленькая дочка могла опереться на ее бедро, Ингрид поворачивается на каблуках и шагает в швейную комнату, оттуда — в кабинет, потом — в столовую, а затем на веранду. Перед испанским дубовым сундуком, в котором раньше хранились детские игрушки, Ингрид останавливается и спрашивает у матери, можно ли ей взять этот сундук. Зачем спрашивать, разве Альма сможет сказать «нет»?
Альма вытаскивает оттуда скатерти, салфетки, подсвечники и свечи. Ингрид между тем подходит к дверям веранды и спрашивает, каков был в этом году урожай в саду.
— Вишни хорошо плодоносили, ранний урожай и такой прекрасный. Но из-за дождей в конце июня зачервивели и стали годиться лишь на корм птицам.
Рихард рассказывает еще про абрикосы (заморозки во время цветения), про яблоки эрцгерцога Иоганна (стабильный сорт, дерево в лучшей поре), про сливы (дерево стареет). Но его объяснения вроде как не доходят до Ингрид. Его дочь смотрит в сад и видит там себя, бегающую между деревьями.
Он перебивает себя:
— Оглядываясь назад, всегда испытываешь ностальгию.
Ингрид отвечает сухо, пробормотав вполоборота и тем не менее горько:
— С тех пор как мне указали здесь на дверь, моя ностальгия не так велика.
Рихард спрашивает себя, для чего он вообще открывает рот. Нормальный разговор, похоже, давно уже невозможен. Каждое слово встречается в штыки. И незачем их зря тратить. И что пользы теперь вспоминать, что в детстве Ингрид слепо верила ему? Теперь даже не верится, но ведь и в начале гимназии она испытывала постоянную потребность поделиться с ним. После того как в саду у соседей, родственников Вессели, где она играла в бадминтон, ее пригласили участвовать в съемках фильма «Надворный советник Гайгер», она во всех подробностях рассказывала ему, как к ней подошли, а потом еще раз — на случай, если какая-то мелочь была упущена. И это тоже позади: ушло, ушло, ушло.
Он говорит:
— Теперь много пишут о том, как важно вовремя уйти из родительского дома.
— Значит, ты находишь хорошую сторону и в том, что прогнал меня.
Да, ушло.
— Ну, если тебе хочется видеть это в таком свете.
— Да, мне хочется видеть это в таком свете. Я даже могу сказать тебе почему. Потому что тебе всегда нужно быть правым, любой ценой.
Рихард сдается. Его мозг сегодня измучен и забит вопросами и атаками прошлого, но у него хватает ума понять, что все это бессмысленно. Разговор ходит по кругу. Это так. Что было, то было: когда Ингрид однажды опять вернулась домой в полночь, да еще и огрызалась, его терпение лопнуло, он полчаса орал на нее, а потом велел ей убираться. Но только потому, что ему больше ничего не пришло в голову в ответ на ее молчание, то строптивое, то презрительное. Он просто сорвался. Тем более что он и перед этим был не в духе, все как всегда, одно к одному: его секретарша опять забеременела. Но на следующее утро он принял меры, он не из тех, кто не признает своих ошибок. Я не настаиваю на том, что сказал вчера. Тем не менее Ингрид ушла в тот же день, как будто собранный чемодан давно стоял в ее шкафу и она только ждала повода, чтобы достать его оттуда. Такое насторожит кого угодно. В глазах Рихарда это пробудило подозрение, что Ингрид покинула дом в тот момент, когда можно было свалить всю вину на других и не брать на себя ответственности за происшедшее. У него самого тогда был единственный выбор: либо видеть свое имя вывалянным в грязи и не обращать на это внимания, либо дать согласие на немедленную свадьбу. Что он тогда и сделал волей-неволей. То, что теперь Ингрид занимает позицию упрощенного толкования тех событий, остается на ее совести, ей так удобнее, чтобы и впредь отыгрываться на родителях, выплескивая на них все свое неудовольствие. Ну и зачем ему из-за этого волноваться, рискуя получить сердечный
Ингрид выжидает несколько секунд, не последует ли выпадов со стороны отца, и говорит:
— Счастье, что я здесь еще изредка бываю и вижу теперь, что это просто дом как дом, не более того. Всего лишь дом с садом.
Значит, все же ностальгия, вертится у Рихарда на языке, с известной долей удовлетворения. Однако он сдерживается. Он хорошо владеет собой, кроме того, знает, что последнее слово все равно останется за Ингрид, хотя бы в силу того, что она моложе. Это ее козырь.
Альма освобождает сундук. И на этот раз она немедленно переводит разговор на другую тему: на состояние здоровья некоторых соседей, у которых оно оставляет желать лучшего. Ингрид без сопротивления втягивается в беседу. У кого желчные колики, у кого рак, у кого нервы. Рихард тем временем помогает зятю вынести сундук, зять явно не в своей тарелке. Петер дважды благодарит и сообщает, что позаимствовал автобус «фольксваген» у своего коллеги по работе и что он (Петер) удачно вписался в попечительский совет по безопасности дорожного движения. Он рассказывает, что собирается составить фотографический свод всех наиболее напряженных перекрестков республики и собрать статистику несчастных случаев, произошедших на этих перекрестках. Посмотрим, что из этого получится. Дважды сказав до того «так-так», Рихард переключается теперь на «интересно-интересно».
Они возвращаются в дом, там женщины как раз поднимаются по лестнице. Рихард и Петер присоединяются к ним. Теперь внучку несет Альма, и та, положив подбородок на плечо Альмы, смотрит вниз на Рихарда, который опирается левой рукой на пушечное ядро у основания перил. Взгляд Сисси притягивает Рихарда. С внезапным сердцебиением он замечает в этой девочке следы и своего присутствия. И это пробуждает в нем порыв гордости. На протяжении нескольких ступенек ему кажется, что он осуществится в своей внучке, даже тогда, когда его самого уже не станет. Но мгновение спустя его гордость на полпути отступает, ибо налет сожаления напоминает ему о том, что в повседневности этого ребенка он присутствует не так уж часто. На Новый год да на время сбора абрикосов, если погода благоприятствует. Не менее тревожит его и тот факт, что семья Ингрид способна увеличиваться, тогда как его собственная семья отпадает от него по частям.
Он старался жить правильно, действовать, думать, чувствовать по совести, по правилам, которые внушили ему родители. Он делал то, что должен был делать, а ведь такое может сказать о себе далеко не каждый. Его действия всегда были продиктованы заботой о благе других. Несмотря на это, все от него отворачиваются.
Они продолжают обход. Поначалу Ингрид привередничает и наверху. Но все меняется, когда очередь доходит до детских комнат. Ингрид тотчас веселеет, увидев мебель в комнате Отто, она просит отдать ей весь гарнитур, маленький, выкрашенный в светлобирюзовый цвет шкаф, нескладно стоящий на своих прямых ногах из вишневого дерева, мальчишескую кровать с плетеной вставкой в изголовье, стол, два стула и комод такого же бирюзового цвета, средний ящик которого Сисси пытается выдвинуть со всей силой своего маленького тельца.
Рихард готов держать пари, что Альме жальче всего комнату Отто. От задумчивого кресла — в комнату плача и назад, это для нее налаженный маршрут. Он пристально следит за Альмой. Но она контролирует себя. Как уже не раз, она подавляет свои чувства, никто ничего не замечает (таково впечатление Рихарда). Она осмеливается лишь задать вопрос, не планируют ли Ингрид и Петер пополнение семьи. Представить себе невозможно, что бы было, если бы этот вопрос задал он, Рихард.
— Пока я не закончу учебу, об этом не может быть и речи, — решительно заявляет Ингрид. — Учеба однозначно на первом месте.
Ингрид открывает шкаф. По комнате распространяется запах порошка от моли. С10 и что-то еще. Рихард с удовольствием привел бы химическую формулу, но не может сейчас ее вспомнить. И словесное название этого порошка тоже выпало у него из головы.
— Какой экзамен самый первый? — спрашивает он.
— Там видно будет.
— Но ты, надеюсь, узнаешь, какой экзамен будет первым?
— Ох!
В ответе Ингрид чувствуется неопределенность.
Тут Рихард поднимает левую бровь, словно удивляясь тому, что слышит, губы его делаются тонкими, и Ингрид вовремя одумывается, что в первую очередь должна сдать экзамены, пока не встала на ноги, ведь отеческая рука с деньгами (как ни крути) протянута ей пока безотказно. На одной влюбленности далеко не уедешь. С тем немногим, что Петер зарабатывает в попечительском совете по безопасности дорожного движения, немыслимо ни гнездо, которое Ингрид сейчас обустраивает, ни продолжение учебы. Их семью тянет на себе Рихард. Единственное проявление авторитета, которое дозволяется ему без встречной критики, в том и состоит, чтобы поддерживать под руки трех этих подопечных.