У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №1(3) 2018 г.
Шрифт:
– А глаголи нам, черноризче, каково житьё в вашей обители? Довольно ли браги на братию? Приходят ли вдовицы под благословение?
Я же отвечал им:
– Отец архимандрит выйдет, бывало, на двор да и гаркнет: “Стань, белая берёза, у меня назади, а красна девица напереди!” Так не то что вдовицы залежалые, девки сахарные, без червоточины, так в обитель косяками и прут! Мы-то, клирошане-богомольцы, отмахиваемся – на что, мол, нам грех такой! А отец архимандрит настаивает – на то и настоятель, чтоб настаивать! За руки по кельям девок разведёт, а вослед ещё и покадит. А как не достанет угля для кадила, велит в слободе баню подпалить, не то – овин. Покадивши, под каждой дверью ведро пивной браги своей рукой поставит…
Слышав такой ответ, стали потешаться бражники, стали ржать, точно жеребя.
А всем известно, что отец архимандрит – муж добрый и праведный, сыт сухой коркой и с грехом никаким не знается, а укрепляет тело и душу постом и молитвой, как в Писании предписано. Это я, образина лихая, свинья непотребная, худородная, оговорил праведника святаго.
Начохавшись, пустились в беззаконные пляски, кто бия шапкой об пол, а кто бёрца свои вскидывая превыше голов. А после пошёл я к одной вдовице знакомой и с ней уже бражничал. Но в ночь у неё не остался и поворотил к монастырю. Насилу дошёл, который же был тот час, не знаю, но когда подходил к воротам, ударил колокол. И тут я, по непотребству моему и скудоумию, озлился на колокол, что шибко бил. И встав, задравши голову, смотрел на него и думал: “Что, если отвязать колокол да запродать костромским купцам? Чай, и задаток хороший возьмёшь…” И задумал я, с пьяных глаз, подняться на колокольню и снять с неё колокол. Но не дошёл до колокола, потому что, пьяный, оступился на лестнице и покатился котом, пересчитывая боками ступени и головой стучась в стену. Потом остановился, но встать не смог, и думал, что издох. А долго ли так пролежал – не помню.
Когда же очнулся, увидел себя на одре и рядом, окрест сосуды греховные. Храмина, в которой от сна убудился, чужая. Темно и просторно, в дальнем углу огонёк светит. И вкруг огня сидят люди. Встал я тогда и пошёл к ним в радости велией, что не издох. И подойдя, видел, что на столе светит огарок, и воск с него стекает на стол. И много стояло тут брашна и пития. Вкруг же стола точно сидели люди. Только народ был всё больше дикий – ефиопляне. И всё с хвостами – иные со свиными, иные с лошадиными, у иных же заместо хвоста свисало вервие. Един же от них имел хвост петуший и хвостом непрерывно помахивал. А един был не ефиоплянин, но с пёсьей головой. Тогда объял меня страх и трепет, и ужас объял меня. И не мог ни слова сказать, ни пошевелить рукой. Они же стали меня звать за свой стол брашенный, и, сам не понимая, как, очутился я за столом.
Брашно и питие исчезли, а весь стол оказался засыпан свитками. И преждереченный с петушьим хвостом сказал мне голосом рыкающим:
– А глаголи нам, черноризче, знаешь ли, что в сих свитках написано?
Но как я не мог сказать ничего, то молчал. Про себя же думал: “Откуда мне знать, что в свитках написано?”
Противник же мой, точно слыша меня, отвечал мне:
– А если неоткуда тебе знать, можешь узнать сейчас. Или вот я возьму любой и прочитаю тебе.
Взял он един от свитков, развернул и стал читать вслух:
– Курица Феодор без правил и в нечистоте пребывает. Душу и тело содержит нечистыми.
Прочитав же, бросил на пол. Взяв другой, стал снова читать:
– Правило иноческое презрел и обычай иноческий не исполнял.
Бросил и этот, взял третий:
– Великую четыредесятницу не соблюдает и против святых дней упивается вином и блудной страсти своей отдаётся.
И этот бросил на пол и потянулся за следующим.
И всякий раз, когда бросал он свиток, вся компания застольная поднимала вой и ржание, иные же хрюкали, иные икали. И хвосты свои поднимали выспрь. Понял я, что все эти свитки суть грехи мои и что настал час пролиться на меня фиалу Божия гнева.
Вдруг исчезли все свитки, и распространился дух зловонный. А следом возникло на столе ведро на шестнадцать ковшей. И тот, что с петушьим хвостом, сказал:
– А ну, глаголи нам, черноризче, выпьешь ли ведро сие пива крепкого? Коли выпьешь – ступай до времени. Не выпьешь – душу твою возьмём.
И снова захрюкали, затявкали, заржали да заикали мои сотоварищи новые. Поднялся я, зачерпнул ковшом и стал пить. Но не мёд, не брагу и не пиво я пил. Кислое с горечью вино, пенное, сугубо хмельное, а дух такой, как бывает в хлеву, когда долго не чистят, и когда там кошка живёт.
Выпил я свой ковш и покачнулся. Стал другой набирать, а в ведре – Господи, помилуй! – не убавляется. Выпил я второй ковш, стало тут всё в глазах моих кружиться, и хвосты заплясали, завертелись передо мной. А браги меньше не становится.
Тут я спьяну и в отчаянии хватил ковшом об пол, и все вдруг затихли. Я же возопил: “Божий есмь аз! Божий – не ваш! Вем, яко щедроты Его на всех делех Его!”
Тут стала таять храмина, также и стол, и все ефиопляне. Последним растаял петуший хвост. Я же открыл глаза и увидел себя в гробу посреди Успенского храма. А рядом трёх иноков, читавших Псалтирь. Когда открыл я глаза и сел в гробу, един от иноков – Касьян – с криком страшным и диким бросился вон. Другой – Демьян – упал тут же в бесчувствии. Третий же – Ефрем – старец, муж древний и добрый, сказал мне:
– Мы думали, ты помер, даже свечу тебе подносили. Как нашли тебя вчера на лестнице в колокольне…»
Здесь рукопись обрывалась…
За неимением лучшего места хранения, листы снова препроводили в тайник. Вскоре приют для беспризорников перевели в другое место, а в бывших монастырских кельях разместилась милиция и КПЗ. В суете переезда о рукописи забыли. И лишь недавно, когда приступили к восстановлению обители, вновь обнаружили в стене ковчежец. Он подгнил и крошился с боков. Но рукопись сохранилась неплохо. Только листы ещё потемнели. Находку передали настоятельнице. Запершись в келье, мать игуменья ознакомилась с рукописью, после чего снарядила в епархию нарочного. От Владыки пришёл ответ – оставить рукопись до времени в монастыре.
Мать игуменья закрыла ковчежец в шкафу и, кажется, вовсе забыла о нём…
Вилен Иванов
Любовь. Первая и вторая
Из цикла «Рассказы аксакала»
Иванов Вилен Николаевич – советник РАН, член-корр. РАН, д.ф.н., профессор, член Союза писателей России. Автор более 500 научных и литературных публикаций (книг, брошюр, статей, сборников стихов). Имеет государственные и общественные награды. Лауреат научных и литературных премий. Почётный член Российского общества социологов (РОС). Почётный доктор наук Института социологии РАН. Почётный гражданин г. Минниаполиса (США). Полковник в отставке.
Воспоминания о первой любви чаще всего окрашены в нежные, умилительно-ностальгические тона. Они (воспоминания) согревают душу в зрелом возрасте, не говоря уже о старости. Но иногда бывает и по-другому. Как сказал поэт, «на то она и первая любовь, чтоб быть ей не особенно удачной». В этой ситуации воспоминания приобретают несколько иные оттенки и пробуждают не столь благостные чувства. Это как раз мой случай. Что сохранила память? Со своей первой сердечной зазнобой я познакомился при не совсем обычных обстоятельствах. 1951 год. Май месяц. Киев. Я со своими однокашниками, воспитанниками КАПУ [18] , возвращался после посещения стадиона «Динамо» в aima mater. Свернули с Крещатика на площадь им. Калинина (теперь площадь Независимости) к остановке троллейбуса № 4, на котором нам предстояло доехать до улицы Некрасовская, где располагалось наше училище. Не доходя до остановки, мы увидели драку. Группа гражданских ребят активно наседала на учащихся авиационной спецшколы (по сути, наших коллег). Мы бросились на выручку. Драка быстро прекратилась. И тут я обнаружил, что стою у остановки троллейбуса, в отличие от моих друзей, без головного убора. Оглянулся и увидел стоящую несколько поодаль девушку, которая держала мою фуражку, как обычно держат военные люди в торжественной обстановке (согнутая в локте рука). Подошёл, поблагодарил, познакомились. Девушку звали Светлана. Мы как-то сразу приглянулись друг другу. С этого дня начались наши встречи. Их частота определялась не моим желанием – оно было постоянным и со временем только возрастало, – а количеством моих увольнений (то есть разрешением покинуть стены училища на вполне определённое время). Обычно они представлялись воспитанникам по субботам и воскресеньям. При условии отсутствия нарушений воинской дисциплины. Порядки в КАПУ были достаточно суровыми. Начальником училища был генерал-майор артиллерии А. П. Свиридов (бывший царский офицер, получивший генеральское звание уже в советское время). Он не терпел какого бы то ни было разгильдяйства ни со стороны офицеров-воспитателей, ни тем более со стороны воспитанников.
18
КАПУ – Киевское артиллерийское подготовительное училище, одно из 6 созданных в 1946 году по инициативе И. В. Сталина, утверждавшего, что «артиллерия – бог войны». Училища такого типа были призваны дать среднее образование юношам (воспитанникам) с последующим обязательным направлением их в военные училища, готовящие офицеров-артиллеристов для Красной армии.
Правом преимущественного поступления в подготовительные училища пользовались дети погибших в годы Великой Отечественной войны офицеров.