У подножия старого замка
Шрифт:
— Извините меня старого, девушка! Совсем ошалел от радости. Ведь с полгода нам не писал, и мы все беспокоились. Чего это мы стоим? Проходите сюда, садитесь.
Василий Петрович усадил Ирену на скамейку во дворе и сам уселся рядом. Он протер платком очки, надел их снова, разорвал нетерпеливо конверт и начал читать. Ирена, затаив дыхание, следила за выражением его лица.
Прочитав несколько строчек, он поглядел с недоумением поверх очков на Ирену и снова принялся читать сначала. От волнения Ирена ничего не
— Здравствуй, дочка! Разреши мне обнять тебя. Вот радость-то. И кто бы мог подумать? Женился, а отцу с матерью ни слова! Ну и шельмец!
— Извините, Василий Петрович, так получилось… Мы очень виноваты! Мы хотели…
— Ладно, чего уж там! Сейчас уже неважно, что вы, милые мои, хотели, — прервал ее обрадованный старик. — Сейчас главное, что ты к нам добралась, что ты дома! Ох, и обрадуется наша мать! Она на базар ушла, вот-вот должна подойти. Да ты чего, дочка? Никак плачешь?
Слезы сами текли по щекам Ирены. Приветливые, теплые слова Василия Петровича растрогали ее. Она поверила, что теперь ее дом здесь, что она в нем не чужая.
— Ну, ну, будет плакать. Идем скорее в дом. Сейчас самовар поставлю. Проголодалась, небось, с дальней дороги?
В большой кухне с огромной русской печкой Ирена увидела старую, опрятно одетую женщину. Это была бабушка Андрея.
— Принимай внучку, Наталья Дмитриевна, — весело сказал Василий Петрович. — Это Андрюшина жена. Она из Польши.
— Кто? — не поняла старушка, приложив ладонь к уху.
— Андрюшкина жена, полячка! — повторил громче Василий Петрович.
— Неужто? О, господи! — засуетилась, заулыбалась всеми своими морщинками бабушка. — Подойди ко мне поближе, внученька, — попросила она. — До чего же ты молоденькая да пригожая. А как звать-то?
— Ирена.
— Что ж, по-нашему Ирина, значит. А батюшку твоего как зовут?
— Тато? Брониславом.
Василий Петрович ушел в сени ставить самовар. Только Ирена умылась, причесалась, как в дверях кухни появилась невысокая, худенькая, темноглазая женщина с седыми вьющимися волосами. Она с недоумением смотрела на незнакомую девушку, застывшую посредине ее кухни с полотенцем в руках.
— Знакомься, Катя, это Ирина, невестка твоя, — сказала бабушка.
— Невестка?.. — чуть слышно прошептала мать Андрея. Она побледнела, схватилась рукой за сердце.
— Ну что же ты стоишь, Катя? Обними дочку. Вон на столе письмо от Андрюшки, — сказал Василий Петрович, входя в кухню с кипящим самоваром.
Наконец Екатерина Николаевна поняла, кто эта незнакомая девушка. Она справилась со своим волнением, улыбнулась, шагнула к Ирене, обняла ее крепко, поцеловала и вдруг заплакала.
— Вот и дождались мы с тобой, Вася, дочки, — говорила она сквозь слезы.
Ирена быстро привыкала
Василий Петрович работал на заводе сменным мастером, Екатерина Николаевна — воспитательницей в детском саду. Заработок у них был небольшой. Денег едва хватало, чтобы выкупить продукты по карточкам. Ирене хотелось помочь родителям, и она попросила Василия Петровича:
— Устройте меня, пожалуйста, куда-нибудь на работу. Хоть к себе на завод, на стройку. Могу быть и прачкой, и санитаркой, и швеей. Руки у меня сильные. Ну, пожалуйста. Василий Петрович! Я не хочу так…
— Нет, Ирина! И думать не смей! — возразил Василий Петрович. — Тебе скоро родить.
— Обойдемся, дочка! — вмешалась в разговор Екатерина Николаевна. — Отдохни немного. Читай больше, пока время есть, быстрее научишься нашему языку.
Книг у Ивановых было много. Они помогали Ирене, как нельзя лучше познавать новый для нее язык, его богатство и красоту. Книги Горького, Чехова, Льва Толстого захватили ее теперь не меньше, чем любимые книги польских классиков: Сенкевича, Пруса и Мицкевича.
Изредка Ирена с Екатериной Николаевной гуляли по городу. Ирене больше всего полюбился старый городской парк. Особенно хорошо в нем под вечер, когда спадала жара. Облокотившись на перила высокой террасы, Ирена могла часами любоваться захватывающей прелестью широкой реки с желтыми пятнами больших отмелей, темной зеленью орешника в заокской дали, светлой змейкой пыльной дороги, карабкавшейся куда-то вверх между зелеными холмами. Из-за Оки, из ольховых зарослей и кустов орешника слышалась соловьиная песня.
Надвигались сумерки. Меркли заречные дали. В парке зажигались фонари. Ночь, как магнитом, притягивала звезды поближе к земле. Казалось, протяни руки, и пальцы почувствуют их холодное тепло. Звезды всем людям светят одинаково. На них смотрят, наверное, и Андрей в маленьком городке, и Юзеф в Варшаве, и сестренки в Гралеве, и отец, если он жив…
Через два месяца Ирене выдали в обмен на визу советский паспорт. Василий Петрович по такому случаю достал к ужину бутылку смородиновой настойки. Он разлил ее в граненые стаканчики, чокнулся с Иреной и сказал:
— Поздравляю, дочка! Теперь ты совсем наша.
Под Новый год Ирена получила большое письмо от отца и фотографию. Это было до того неожиданно и радостно, что Ирена не поверила в первую минуту своим глазам. Ведь прошло почти шесть долгих лет, когда она видела его в последний раз. На фотографии отец был такой, каким она его помнила, только глубже стали складки вокруг рта, да волосы совсем побелели. Но усталые, добрые, бесконечно родные глаза отца улыбались по-прежнему. Он писал: