У последней границы
Шрифт:
Алану хотелось закричать от радости. Ему хотелось замахать руками и смеяться, как смеялись Тоток, Амок Тулик и десятки других вчера ночью под звуки барабанов. Не потому, что ему было смешно, а из-за счастливого чувства ликования. Но его удержал голос Мэри Стэндиш, который звучал по-прежнему спокойно и деловито, хотя она и видела, какое впечатление произвело на него это простое объяснение присутствия письма Грэйхама.
— Я находилась в комнате Ноадлюк, когда заметила, что «Горячка» Смит поднял с пола клочок бумаги, — продолжала она рассказывать. — За несколько минут до этого я рассматривала свою туфлю и очень жалела, что вы оставили вторую в моей каюте на пароходе. Тогда, должно быть, бумажка и выпала. Я увидела, что Смит был потрясен, прочитав ее. Потом он положил ее на стол и вышел. Я поспешила посмотреть, что это он нашел. Едва я прочла несколько слов, как услышала, что он возвращается.
— Но ведь это неправда. Письмо адресовано было Росланду.
Ее глаза не засветились радостью, когда она услышала его ответ.
— Лучше, чтобы это было правдой, а все, что правда, было бы ложью, — сказала она спокойным безнадежным голосом. — Я отдала бы жизнь, чтобы быть тем, о чем говорится в этой записке, — бесчестной шпионкой и преступницей, я предпочла бы всякую роль тому, что я представляю собой на самом деле. Вы начинаете понимать?
— Боюсь, что не особенно.
Все еще продолжая отрицать ее виновность, Алан тем не менее почувствовал, что его сердце сжалось при виде страдальческого выражения в глазах девушки, и ужас охватил его при мысли о том, чем оно могло быть вызвано.
— Я понимаю только одно: я рад видеть вас здесь. Я еще больше рад вам сейчас, чем вчера, чем сегодня утром или час тому назад.
Мэри Стэндиш опустила голову. Яркий дневной свет заиграл в ее волосах. Длинные опущенные книзу ресницы внезапно затрепетали. Она быстро перевела дыхание и опустила руки на колени.
— Вы ничего не будете иметь против, если я попрошу вас рассказать мне вашу историю с Джоном Грэйхамом? — тихо спросила она. — Я немного уже знаю, но мне кажется, что все будет проще, если я услышу сейчас от вас подробности.
Алан встал и посмотрел на нее, на ее волосы, в которых играли блики света. Женщина не изменила своей позы и ждала, пока он заговорит. Она подняла глаза, и их выражение как бы повторило уже заданный вопрос. В Алане нарастало желание поговорить с ней так, как он никогда не говорил ни с одним человеческим существом, открыть перед ней, перед ней одной, все, что многие годы скрывалось в его душе. Она казалась ему такой прелестной! Ее миловидное лицо светилось пониманием. Он тихо рассмеялся каким-то странным сдержанным смехом и чуть было не протянул к ней руки.
— Мне кажется, что я знаю, как отец любил мою мать, но я не могу заставить вас почувствовать это, я даже не надеюсь на это. Моя мать умерла, когда я был еще ребенком, а поэтому она запечатлелась в моей памяти только как прекрасный сон. Но для моего отца моя мать никогда не умирала. С годами она становилась и для меня все более живой. В наших путешествиях мы говорили о ней, как будто она ожидала нас дома и должна была встретить нас, когда мы вернемся. Мой отец никогда не мог надолго оставить то место, где она была погребена. Он называл «домом» эту маленькую котловину у подножия гор, где летом шумит водопад, где птицы и цветы составляют общество усопшей. Она лежала среди дикой природы, которую она так любила. Там, около большой горы, стояла хижина, маленькая хижина, в которой я родился. В ней полно было всяких изделий моей матери, и все это осталось нетронутым со дня ее смерти. Там мой отец любил смеяться и петь; у него был звучный голос, который мог докатиться до середины горы. Когда я подрос, меня порой охватывал смутный ужас — до того живой казалась отцу моя покойная мать, когда он был в этом доме. Вы, кажется, испугались, мисс Стэндиш? Вам это представляется чем-то сверхъестественным? Но это правда. Такая правда, что я часто лежал по ночам без сна и думал и страстно желал, чтобы этого не было.
— Это вы, по-моему, напрасно, — сказала девушка почти шепотом. — Я хочу надеяться, что когда я умру, кто-нибудь будет так же помнить обо мне.
— Но ведь из-за этого произошла трагедия, та самая, о которой вы просили меня рассказать, — произнес Алан, медленно разжимая и снова сжимая кулаки с такой силой, что его пальцы побелели. — Вмешались коммерческие дела. Могущество и алчность простерли свои щупальцы, уверенно подвигаясь все ближе к нашей котловине у подножия горы. Но моему отцу и не грезилось никогда то, что случилось потом. Это произошло весной того года, когда он впервые взял меня, восемнадцатилетнего юношу, с собой в Штаты. Мы пробыли в отсутствии пять месяцев. И эти пять месяцев для отца были адом. День и ночь он тосковал по моей матери и по маленькому домику у подножия горы. Когда наконец мы вернулись… — Алан снова подошел к окну. Но он не видел золотого солнца и тундр, он не слышал, как Тоток кричит кому-то из загона. — Когда мы вернулись, — повторил он холодным жестким голосом, — сотни палаток наводнили маленький рай моего отца. Домик исчез. От водопада был прорыт канал, который проходил как раз по тому месту, где была могила матери. Они осквернили ее так же, как разрушили десять тысяч могил индейцев. Кости матери были раскиданы по песку и грязи. С той минуты, когда отец увидел эту картину, для него уже никогда больше не светило солнце в небе. Его сердце умерло, хотя он и жил еще… некоторое время.
Мэри Стэндиш закрыла лицо руками. Ее хрупкие плечи дрожали. Когда Алан снова подошел к ней и Мэри взглянула на него, он увидел, что она смертельно бледна.
— И человек, совершивший это преступление, был Джон Грэйхам, — закончила она вместо него каким-то странным, словно окаменевшим голосом.
— Да, Джон Грэйхам. Он прибыл туда в качестве представителя от крупных предприятий в Штатах. Надсмотрщики за работами возражали против нанесения такой обиды местному населению. Многие открыто протестовали. Некоторые из тех, что знали моего отца, бросили работу, не желая принимать участия в разрытии тысяч могил, когда в этом не было почти никакой надобности. Но за Грэйхамом стояла сила закона, сила купчей. Рабочие рассказывали потом, что он смеялся при этом. Ему казалось забавной шуткой, что домик и кладбище могут служить препятствием на его пути. И он смеялся, когда отец и я пришли к нему. Да, смеялся своим беззвучным мерзким смехом. Так смеяться, кажется мне, могла бы только змея. Мы нашли его в окружении рабочих. Вы не можете себе представить, как я возненавидел его! Он выглядел наглым и самоуверенным, когда стоял перед нами, развязно играя цепочкой от своих часов. Он посмотрел на моего отца таким взглядом, словно он хотел сказать ему, каким дураком нужно быть, чтобы думать, что ничего не стоящая могила может помешать его работе. Я хотел убить его, но отец спокойно и твердо положил руку на мое плечо и сказал: «Это мой долг, Алан, мой долг».
Потом это случилось. Отец был старше, значительно старше Грэйхама, но гнев придал ему такую силу в эту минуту, какой я никогда не видел в нем раньше. Он убил бы этого проходимца голыми руками, если бы я не разжал их тисков. Перед всеми своими рабочими Грэйхам, превратившийся в беспомощную тушу, лежал полузадушенный на земле. Он принялся проклинать моего отца и меня. Он ревел, что всю жизнь будет преследовать нас, пока мы не заплатим в тысячу крат за это оскорбление. Тогда мой отец схватил его, как крысу, потащил в кусты, сорвал с него одежду и так отхлестал его кнутом, что у него самого руки ослабели. Джон Грэйхам потерял сознание и лежал, как огромная туша сырого мяса. Покончив с этим, отец увел меня в горы.
Пока Алан рассказывал эту жуткую повесть, Мэри Стэндиш не спускала с него глаз. Ее руки сжались; глаза и лицо горели, как будто она хотела броситься на кого-то с кулаками.
— А потом, Алан, потом…
Она не заметила даже, что назвала его просто по имени. Алан хотя и услышал, но не обратил на это внимания.
— Джон Грэйхам сдержал свою клятву, — мрачно продолжал он. — Влияние и деньги — все стояло за ним, и он стал преследовать нас, куда бы мы ни пошли. Моему отцу, в общем, везло всегда. Но теперь одно дело за другим, в которое отец помещал свои деньги, приходило в упадок. Богатые прииски, в которых он был особенно заинтересован, дошли до такого состояния, что их пришлось забросить. Одна фирма в Досоне, совладельцем которой был отец, обанкротилась. Все это следовало одно за другим. И после каждой катастрофы отец получал вежливые, соболезнующие письма от Джона Грэйхама, написанные в таких выражениях, как будто они действительно исходили от друга. Но моего отца перестали тревожить денежные неудачи. Его сердце высохло, жизнь покинула его вместе с исчезновением маленького домика и могилы у подножия горы. Так продолжалось три года. А потом… однажды утром… моего отца нашли мертвым на берегу реки в Номе…
— Мертвым?
Алан слышал тяжелый вздох, вырвавшийся из груди Мэри Стэндиш вместе с этим словом. Он стоял лицом к окну и упорно старался не глядеть в ее сторону.
— Да, вернее, убитым. Я убежден, что это дело рук Джона Грэйхама. Он не сам, конечно, убил моего отца, но его деньги завершили за него это подлое дело. Ничего, конечно, нельзя было сделать. Я не хочу вам рассказывать, как его влияние и могущество преследовали меня; как он уничтожил мое первое стадо оленей; как он наполнял газеты издевательством и ложью по моему адресу, когда я прошлой зимой отправился в Штаты, чтобы заставить ваш народ понять хоть каплю правды об Аляске.